Трое против дебрей

У нас не было недостатка в материалах для постройки дома: в лесу имелось для этого почти все необходимое. Нужно было просто пойти в лес и взять там все, что нам требовалось. Я считал, что мне лучше было бы одному пойти в лес и рубить деревья топором, но Лилиан сказала:

— Возьми пилу, и я буду тебе помогать. Вдвоем мы сделаем это быстрей.

Такова была ее упрямая логика.

— Конечно, это будет быстрей, — ответил я, — но пилить деревья шестифутовой двуручной пилой не женское дело.

— Почему?

— Ну, напрягаться, вытягивая пилу, вряд ли будет полезно для твоего позвоночника.

Она ответила просто и ясно:

— Я хочу иметь крышу над головой и, чем скорее, тем лучше.

Итак, мы вместе валили деревья, а затем распиливали их, чтобы получить бревна нужной длины. Я на лошадях вывозил их из леса и складывал на нашей поляне. А затем мы очищали их от коры.

Визи (традиционное имя в нашей семье) решил, что он тоже должен участвовать в очистке бревен. Мы снабдили его тупым ножом, которым вряд ли можно было бы разрезать даже перетопленное сало, и он с увлечением и гордостью начал скрести и счищать им кору. Однако через минуту или две ему это надоело, и он отправился к муравьиной куче и начал ковырять палочкой муравейник, пугая его обитателей.

Желая скорее построить хижину, мы вставали и ложились с солнцем — начинали работать на рассвете и не расставались со своими инструментами до заката. Мы тужились изо всех своих сил и обливались потом, аккуратно укладывая сырые тяжелые бревна одно на другое так, чтобы они плотно прилегали друг к другу.

Наша первая избушка, может быть, и была немного грубовата по сравнению с некоторыми современными зданиями, но после пыльной, пропитанной дымом палатки и бесконечных комариных укусов она нас вполне удовлетворяла.

Прошло шесть дней, как мы начали пилить деревья, — и четыре белые смолистые стены уже блестели на солнце. Теперь надо было уложить верхние балки и сделать крышу. Когда и это было закончено, я привез в фургоне густую грязь. Я наложил на расколотые бревна крыши слой этой грязи в восемь дюймов толщиной, для того чтобы в хижине летом было прохладно, а зимой тепло. Лилиан наколола и настрогала тонкие и прямые сосновые шесты, и я вбил их между бревнами. Мы вместе выпиливали в срубе отверстия для двух окон и двери, вставили оконные рамы, навесили дверь и замазали щели густой грязью. Затем мы отступили от хижины на несколько шагов и с гордостью оглядели наше творение.

Прошло десять суток со времени первого ночного нападения комаров, и, наконец, у нас появилось настоящее жилье. Наш дом имел всего восемнадцать футов в ширину и двадцать четыре в длину. Утрамбованная земля служила нам полом. Но мы могли закрыть окна и дверь и не бояться комаров. Пусть неистовствует в лесу зимняя вьюга! За крепкими стенами нашей хижины будет удобно и тепло.

Лилиан у входа в избушку. Когда делался снимок, изба уже служила гаражом.

— Когда-нибудь, — пообещал я, — когда у нас заведется немного денег, я привезу доски из Риск-Крика и настелю настоящий пол.

Но до этого «когда-нибудь» нам было еще очень далеко.

Когда изба была готова и мы разместились в ней, перед нами тут же встала новая неотложная забота: необходимо было сделать что-то вроде ограды, чтобы не разбегались лошади. С ними с самого начала было много хлопот. Лошади эти родились и выросли в открытой местности на юге Британской Колумбии в районе скотоводческих ферм. И им был совсем не по вкусу лесной край с его комарами, слепнями и еще более опасным врагом — черными бульдожьими мухами, почти такими же большими, как шершень. Как утверждают специалисты, каждый раз, когда эти насекомые садятся на шкуру животного, они выгрызают у него две унции мяса.

После описанной выше попытки наших лошадей удрать из этих мест, неприятности такого рода повторялись еще дважды. Во второй раз я поймал их за семь миль от хижины. Они шли по дороге, ведущей к Риск-Крику, и поэтому найти их было нетрудно. Но при следующей попытке к бегству они, казалось, бесследно исчезли, и я вернул их на нашу планету, лишь когда совершенно выбился из сил и чуть не погиб.

В тот день на рассвете совсем не было слышно звона колокольчиков. Обычно в это время я выходил из хижины и, прежде чем разводить костер, прислушивался, чтобы по звону определить, где находятся лошади.

Но в то утро, кроме трескотни белок, ничего не было слышно. Да время от времени раздавался крик скопы[21]. Она кружила высоко над ручьем и, широко раскрыв зоркие, как телескоп, глаза, следила за движением рыбы-скво.

Я вернулся в хижину, развел огонь, поставил на плиту кофейник и сказал Лилиан, которая, едва проснувшись, протирала глаза:

— Они опять добрались до проторенного пути. Но особенно далеко они не могли уйти. Я бегу за ними и думаю, что вернусь, как только кофе будет готов.