Трое против дебрей

Пока она натягивала на себя несколько свитеров и влезла в брюки из толстой шерстяной ткани (на улице было около 35° мороза), я принес из сарая ее снегоступы и кожаные крепления. Затем я проверил фотоаппарат: в нем оказалось четыре неотснятых кадра. Нам было достаточно и одного. Потом я снял с гвоздя винтовку, висевшую на стене, и погладил ее, медленно проводя рукой по выщербленному прикладу. Старая винтовка была моим верным помощником с 1923 года: она снабжала нас мясом, ею я пристрелил столько койотов и волков, что и не сосчитать, она уложила достаточное количество медведей, летом ее обильно поливали дожди, зимой она повидала немало снега и перенесла жестокие морозы. Старая винтовка разделяла с нами все тяготы дикой жизни. Пожалуй, она была даже членом семьи.

— Готова? — спросил я и мимоходом заметил, что в своих многочисленных свитерах она похожа на маленькую эскимоску.

На этот комплимент она не ответила. Лилиан горела желанием скорее покончить с этим делом. Я задумчиво разглядывал патроны на ладони и надеялся, что мне не придется их тратить. Затем я вложил их в патронник винтовки и надел снегоступы.

Утоптанная охотничья тропа привела нас к месту в ста ярдах от поляны. Бык стоял все там же, в пятнадцати ярдах от перелеска. Он лениво повернулся в нашу сторону и безразлично разглядывал нас. Идти через поляну по нетронутому снегу было трудно. Каждый раз, как мы делали шаг, к лыжам прилипало полтора килограмма снега.

— Ну как, справишься? — спросил я, немного волнуясь.

— Все в порядке, — ответила Лилиан спокойно.

Я шел впереди и прокладывал путь. Так с большой осторожностью мы приблизились к быку на тридцать ярдов. Он нам показался громадным, как гора. Теперь он нас рассматривал с нахальным вниманием. Я остановился, заслал патрон в казенную часть винтовки и снял с правой руки рукавицу из лосевой шкуры. Мой палец отделяла от курка лишь тонкая шерстяная перчатка. Я задумчиво посмотрел на лося. Пока он стоит с поднятыми ушами и шерсть на загривке опущена, его можно не очень опасаться. Мы были от него в двадцати ярдах, а он продолжал стоять спокойно. Я подумал: «Может быть, все обойдется не так уж плохо».

Тут мы достигли места, где Лилиан должна была выйти вперед, чтобы между фотоаппаратом и быком никого не было. Я посторонился и дал ей пройти.

Мы снова стали медленно продвигаться вперед. Теперь до быка оставалось пятнадцать ярдов. Я остановился и тихо спросил:

— Что видно в видоискателе?

— Я могу сделать один снимок сейчас, — ответила Лилиан спокойно, — но лучше было бы подойти еще ярдов на пять.

Еще пять ярдов! Тогда она будет всего в десяти ярдах от быка, который так же опасен, как ящик динамита. Почти не сознавая, что я делаю, я снял предохранитель, рисковать было ни к чему.

— Отстегни ремни, — приказал я. С отстегнутыми ремнями она могла двигаться вперед, а в случае опасности сбросить лыжи и быстро отскочить в сторону. Лилиан отстегнула ремни и оглянулась, как бы спрашивая: «Ну что еще?»

Я продолжал пристально следить за быком. Теперь он разглядывал нас, казалось, с дружелюбным любопытством. Может быть, все обойдется не так уж скверно.

— О'кей! — сказал я. — Еще пять ярдов, но ни дюйма дальше.

Однако пройти еще пять ярдов не удалось. Едва я произнес эти слова, как вдруг старый бык замычал, прижал уши к шее, поднял шерсть на загривке и закатил глаза, так что стали видны налитые кровью белки.

Сердце у меня неистово забилось, легким не хватало воздуха.

— Давай, снимай! — крикнул я.

В этот момент лось бросился на нас. Лилиан крикнула:

— Стреляй, ради бога, стреляй!

За то короткое мгновение, что потребовалось мне, чтобы вскинуть ружье и прицелиться, лось почти настиг ее.

Старый бандит бросился на Лилиан, которая в этот момент его фотографирует

Слава богу, сердце успокоилось, и дыхание наладилось. Теперь было не время паниковать. Надо было действовать хладнокровно. Надо бить лося наповал, подсказывал мне разум, только в мозг! Никакой другой выстрел не остановит его, и тогда передние копыта начнут молотить Лилиан, превращая ее в месиво. Только наповал — другого выхода нет.

Я мог бы подумать о многом в эти две-три секунды испытания. Я мог бы себя ругать (позже я так и делал) за то, что подверг Лилиан такой опасности. Я мог бы думать о том, что до врача надо ехать сто пятьдесят миль на собаках, о том, насколько мы одиноки и отдалены от других людей. Но я думал только об одном: нужно бить наповал. Я сознательно медлил с выстрелом, зная, что на второй выстрел мне уже не хватит времени. Я едва сдерживался, чтобы не нажать на спусковой крючок, пока расстояние между лосем и Лилиан не сократилось до трех ярдов, тогда я прицелился ему между глаз и выстрелил.

— Наповал, — повторял я про себя. — Только наповал!

Слава богу, пуля попала лосю в мозг, и он замертво рухнул в снег.

Медленно, нехотя я поднял голову и посмотрел в глаза Лилиан.

— Прости меня, — пробормотал я, подыскивая подходящие слова. Потом я замолчал, не в силах больше говорить.