Трое в лодке, не считая собаки

Рэдинг. — Нас тянет паровой баркас. — Раздражающее поведение маленьких лодок. — Как они путаются под ногами у паровых баркасов. — Джордж и Гаррис снова увиливают от работы. — Весьма банальная история. — Стритли и Горинг.

Часам к одиннадцати появился Рэдинг. Река здесь грязна и уныла. По соседству с Рэдингом обычно никто не задерживается. Сам город — место старинное и знаменитое, он стоит здесь еще со смутных времен короля Этельреда, когда датчане поставили свои корабли в бухте Кеннет и отправились из Рэдинга грабить Уэссекс. Именно здесь Этельред и брат его Альфред дали датчанам бой и разбили их; Этельред при этом молился, а Альфред сражался[58].

В позднейшие годы Рэдинг, по-видимому, считался удобным местом куда можно было улизнуть, когда в Лондоне становилось скверно. В Рэдинг, как правило, сматывался Парламент, как только в Вестминстере появлялась чума; в 1625-м туда же устремился Закон, и все процессы велись тоже в Рэдинге. Пожалуй, иногда в Лондоне можно было и потерпеть какую-то там чуму, чтобы избавиться разом от законников и Парламента.

Во время борьбы Парламента с королем Рэдинг был осажден графом Эссексом[59], а четверть века спустя принц Оранский разбил там войско короля Джеймса[60].

В Рэдинге покоится Генрих Первый[61], в бенедиктинском аббатстве, которое он же и основал; развалины аббатства сохранились до наших дней. В том же аббатстве достославный Джон Гонт сочетался браком с леди Бланш[62]

.

У Рэдингского шлюза мы догнали паровой баркас, принадлежащий мои друзьям; они взяли нас на буксир и дотащили почти до самого Стритли. Идти на буксире у парового баркаса — сущее удовольствие. По-моему, гораздо приятнее, чем грести самому. И было бы еще приятнее, если бы не толпа проклятых лодчонок, которые постоянно путались под ногами у нашего баркаса — чтобы их не передавить, нам постоянно приходилось травить пар и стопорить ход. Это просто какое-то безобразие, как они путаются под ногами у баркасов, эти гребные шлюпки, необходимо принимать какие-то меры.

И они к тому же еще такие ужасно нахальные! Вы гудите так, что у вас чуть не лопается котел, а они и в ус не подуют. Будь моя воля, я регулярно топил бы лодку-другую, просто чтобы их поучить.

Чуть выше Рэдинга река снова очаровательна. Около Тайлхерста ее здорово портит железная дорога, но от Мэйплдэрхема до самого Стритли она великолепна. Чуть выше шлюза стоит Хардвик-Хаус, где Карл Первый играл в шары[63]. Окрестности Пенгборна, где находится курьезная крошечная гостиница «Лебедь», должно быть, так же здорово примелькались habitu'es Картинных Выставок

[64], как и обитателям самого Пенгборна.

Перед самой пещерой паровой баркас моих друзей бросил нас на произвол судьбы, и тут Гаррис вознамерился повернуть дело так, якобы грести теперь была моя очередь. Это показалось мне совершенно необоснованным. С утра мы условились, что я дотащу лодку до трех миль выше Рэдинга. Так вот, мы уже на целых десять миль выше Рэдинга! Понятное дело, что теперь снова их очередь.

Однако мне не удалось склонить ни Джорджа, ни Гарриса к надлежащему взгляду на этот предмет, и я, чтобы не спорить без толку, взялся за весла. Не прошло минуты, как Джордж заметил что-то черное, плывущее по воде, и мы направили лодку туда. Когда мы приблизились, Джордж перегнулся через борт, схватил этот предмет и тут же отпрянул, с криком и бледный как полотно.

Это был труп женщины. Она легко покоилась на воде; лицо ее было спокойно и нежно. Его нельзя было назвать прекрасным; оно слишком рано состарилось, было слишком худым, изможденным. Но несмотря на печать нужды и страданий, оно все-таки было кротким, милым; на нем застыло то выражение расслабленного покоя, которое, случается, снисходит на лица больных, когда, наконец, боль покидает их.

К счастью для нас — у нас не было никакого желания здесь застрять и околачиваться по следственным кабинетам — какие-то люди на берегу тоже заметили тело и избавили нас от заботы о нем.

Впоследствии мы узнали историю этой женщины. Разумеется, это была старая как мир, банальнейшая трагедия. Женщина любила и была обманута — или обманулась сама. Так или иначе, она согрешила — с нами это по временам случается; семья и друзья, как и следовало ожидать, возмущенные и негодующие, захлопнули перед ней свои двери.

Брошенная бороться с судьбой одна, с ярмом позора на шее, она опускалась все ниже и ниже. Какое-то время она, вместе с ребенком, жила на двенадцать шиллингов в неделю, которые получала работая по двенадцать часов в день; шесть шиллингов она платила за содержание ребенка и пыталась удержать душу в теле на остальное.