Трое за границей

Набор команды я предоставил также господину Гойлзу. Он сообщил, что со всем делом может справиться сам, и (ради меня) сам и справится, с помощью двух матросов и мальчика. Если он имел в виду уборку спиртного и провианта, то, я думаю, он предприятие недооценивал (хотя, возможно, он имел в виду управление яхтой).

По дороге домой я зашел к своему портному и заказал прогулочный морской костюм с белой шляпой. Портной обещал подсуетиться и приготовить все вовремя. Затем я поспешил домой и рассказал Этельберте обо всем, что устроил. Ее восторг был омрачен только единственным: успеет ли портниха сшить прогулочное морское платье для нее самой? (Как это было по-женски.)

Наш медовый месяц, который недавно закончился, пришлось несколько сократить, так что мы решили — приглашать никого не будем и яхта останется исключительно в нашем распоряжении. И я благодарен Небу, что мы так решили. В понедельник мы забрали костюмы и вышли. Не помню, что было на Этельберте, но смотрелось просто очаровательно. У меня был темно-синий костюм, отделанный узкой белой тесьмой, что, как я думаю, смотрелось также весьма эффектно.

Господин Гойлз встретил нас на палубе и сообщил, что завтрак готов. Должен заметить, что с работой кока он справлялся великолепно. Судить о способностях прочего экипажа возможности мне не выпало. (Теперь, давно успокоившись, могу сказать, что ребята вроде как попались с желанием.)

Мне представлялось, что, как только люди покончат с обедом, мы снимемся с якоря, и я, дымя сигарой, с Этельбертой, стоящей рядом, облокочусь на планшир и буду смотреть на белые скалы отчизны, медленно исчезающие за горизонтом. Мы с Этельбертой осуществили свою часть программы и стали ожидать на палубе, предоставленной в наше распоряжение полностью.

— Они вроде как не торопятся, — заметила Этельберта.

— Если за четырнадцать дней, — сообщил я, — они собираются съесть хотя бы половину запасов на этой яхте, у них уйдет масса времени на каждый обед. Лучше не торопить, а то они не осилят и четверти.

— Они, наверно, отправились спать, — заметила Этельберта позже. — Скоро и чай пить пора.

Тишина стояла полная. Я прошел на ют и позвал капитана Гойлза. Звать пришлось три раза, после чего он неторопливо поднялся. С тех пор как мы виделись в последний раз, он как-то постарел и обрюзг. Во рту у него находилась потухшая сигара.

— Когда будете готовы, капитан Гойлз, — сообщил я, — мы выходим.

Капитан Гойлз вытащил изо рта сигару.

— С вашего позволения, сэр, — отвечал он, — сегодня ничего не получится.

— Почему? Чем вас не устраивает сегодня? — удивился я. (Я знаю, матросы люди суеверные; должно быть, понедельник считается у них днем невезучим.)

— Да нет, день сегодня как день, — отвечал капитан Гойлз. — Я про ветер. Похоже, он не собирается меняться.

— А нам что, нужно, чтобы он поменялся? Он ведь дует вроде как раз куда надо, в самую спину?

— Вот-вот, сэр, — сказал капитан Гойлз. — «Куда надо» — это вы правильно, сэр... Все мы там будем, спаси господи... Если выйдем по этому ветру. Понимаете, сэр, — стал объяснять он в ответ на мой удивленный взгляд, — это то, что у нас называется «береговой ветер». То есть он дует, можно сказать, прямо с берега.

Поразмыслив, я пришел к выводу, что он прав. Ветер дул с берега.

— Может, к утру он и переменится, — обнадежил капитан Гойлз. — Все равно, ветер не сильный, да и яхта ходкая.

Капитан Гойлз вернулся к сигаре, я вернулся на бак и объяснил Этельберте причину задержки. Этельберта, которая была уже не так воодушевлена, как утром, когда мы ступили на борт, пожелала узнать, почему мы не можем отойти от берега, когда ветер с берега дует.

— Если бы он дул не с берега, — сказала Этельберта, — то дул бы с моря и, конечно, придул бы нас к берегу. А это, мне кажется, как раз такой ветер, который нам нужен?

Я сказал:

— Это отсутствие опыта, любимая. Тебе кажется, что это как раз такой ветер, который нам нужен. Но это не так. Это то, что у нас называется «береговой ветер», а ветер с берега всегда очень опасен.

Этельберта пожелала узнать, почему береговой ветер очень опасен.

Ее упрямство привело меня в некоторое раздражение. Возможно, я был несколько не в настроении — монотонная качка небольшой яхты, стоящей на якоре, пылкую натуру угнетает.

— Не могу тебе объяснить, — сказал я (что было правда), — но поставить парус по такому ветру было бы верхом безрассудства. А ты мне чересчур дорога, дорогая, чтобы я стал подвергать твою жизнь излишнему риску.

Заключение показалось мне весьма изящным, но Этельберта просто ответила, что в таком случае сожалеет о том, что мы поспешили подняться на борт не подождав до вторника, и ушла вниз.

Утром ветер переменился и задул с севера. Я, будучи на ногах спозаранку, указал на это капитану Гойлзу.

— Да-да, сэр, — высказался он, — просто жалость, сэр, но ничего не поделаешь.

— По-вашему, нам и сегодня не выйти? — рискнул я задать вопрос.

Он не разозлился на меня, он только рассмеялся.