Троеточие…

– Я газеты читать не могу – вон мемориальную доску на киностудии Александру Довженко установили, что он тут работал с двадцать шестого по двадцать девятый, тут, мол, его колыбель творческого рождения, а я-то, я-то… Я его у нас дома пирожками кормила! Я Маяковского видела. Да что Маяковского! Сергея Эйзенштейна, который этих потемкинцев прославил, которые памятник теперь!..

– Я тоже газеты читать не могу, – попыталась поддержать ее Аня. – Я не вижу ни черта без очков!

– Я помню, как папа первыми самолетами занимался, а теперь вон все летают, куда хотят, – плакала Лида. – А я ни разу, девочки, ни разу в жизни не летала! И не полечу уже… Я старая!

Николенька, тихо сидящий рядом, погладил ее по плечу.

– Не гладь меня! Бесишь! – оттолкнула его руку Лида.

– Ну вот и тучка наша грозовая пронеслась! Дамы, не волнуйтесь. Лидочка долго не печалится. Восхищаюсь, – улыбнулся лысеющий Николенька.

– Дома восхитишься. Ладно, хватит, – Лидка действительно уже оправилась и с совершенно сухими глазами произнесла: – Спасибо за чудный вечер. Пора по домам. – Она резко поднялась, Николенька встал вслед за ней.

– А мы, пожалуй, еще посидим, – отозвалась Ксеня.

– Панков, доставай, – добавит она, когда Лида под руку с супругом скроются за углом.

Муж движением фокусника выудит из кармана болоньевого плаща пижонский трофейный набор – серебряную флягу со стопками.

– Жень, сто процентов, у тебя в сумке монпансье, вынимай – под коньяк самое оно. Очень вечер душевный. Жаль расходиться.

– А коньяк откуда? – удивленно протянула Аня.

– Лекарство мое – вдруг давление прыгнет, кто ж знал, чем этот светский раут закончится? – расхохоталась Ксеня.

Аня грела в руках крошечную стопку.

– А мы действительно в чудесное время родились, – вдруг задумчиво сказала она. – Сколько всего застали: и самолеты полетели, и революция случилась, и войну выиграли, и в космос людей отправили… Вот это мы повидали!

– Ну, за то, что после всего этого выжили, – резюмировала Женька и чокнулась с сестрой.

1966

«Чайная роза»

К окончанию английской школы, пусть и украинского класса, баба Женя по Людиным выкройкам и Нилиной просьбе крючком из белых ниток номер десять свяжет на выпускной модный костюм – узкую юбку и майку с широкими лямками. Нитки стоили копейки и были тонкими, как паутина. Незамысловатым узором «ракушки» Женя с конца января ежевечерне под бормотание телевизора, не глядя на полотно и на крючок, вязала детали. Успела. Ее рукастая внучка сама сошьет подобие чехла-комбинации и даже лифчик из сатина.

– Какая красавица, – прослезится Нилка, глядя на дочь.

– Да уж. Краше только в гроб кладут, – не задумываясь, брякнула Люда и скривилась: – Костюм отличный, только его надо раза три стирать и неделю проветривать – все баб Жениным беломором провонялось.

Белый вязаный костюм был совсем простеньким, и Нила задумалась: чем его украсить – никаких ювелирных украшений у нее нет и не было, кроме сережек с осколками бриллиантов, которые подарила в день ее рождения бабушка Елена Фердинандовна. Но Нила даже уши не проколола и серьги при Паве ни разу не доставала – чтобы не пропил. У нее даже обручалки уже лет пять не было. Да и на кой она, когда пальцы к ночи отекают, как сардельки. Духов, чтобы перебить Женино курево, у Нилочки отродясь не бывало. И денег прикупить дочери хоть что-то тоже.

С работы в день выпускного она приедет сияющая и занесет на кухню чайную розу.

– Палевая! – торжественно объявит. – Мам, неси английские булавки! Перед выходом Люде к платью приколем – и украшение будет, и духи.

Люда шла на выпускной по Мельницкой на Болгарскую. Мама оказалась права. Роза на груди перебила сигаретный дым и честно благоухала в июньской жаре до полуночи.

Когда выпускница Канавская придет после встречи рассвета, опять пахнущая сигаретами и немножко портвейном, Нила перед уходом на завод положит ей в ладошку те самые серьги Гордеевой.

– Ну а теперь памятный подарок. Бриллианты. С выходом во взрослую жизнь. Не продавать ни в коем случае. Никому и никогда. Я их с шестнадцати берегла. – Она рассмеется и обнимет дочь: – Ты представляешь, какой это для меня был агройсен подвиг?

«Сын лейтенанта Шмидта»

Ванечка, последний носитель фамилии рода Беззуб, скривился как от зубной боли, выходя из барака прямо на солнечный пляж 16-й станции Большого Фонтана. Такое чувство, что судьба хочет его, выпускника «вышки», унизить окончательно. Он так долго пытался устроится по специальности, а сейчас это не работа, а издевательство! Морской офицер, белая кость – и где? В рыбколхозе?!

Рыболовецкая артель на 16 станции Большого Фонтана носила имя Лейтенанта Шмидта и была одной из самых крупных в области. Название занимало среднее почетное место по оригинальности между «Красным штормом» на Каролино-Бугазе и «Путем Ильича» из Ильичевки. Все остальные рыбные артели были или красными – «Красный шквал», «Красный рыбак», «Красный октябрь», «Красный черноморец», «Красная искра», – или именными – от Ильича до Котовского.