Троецарствие

И добавил, обращаясь к военачальникам:

– В нынешнем году мне исполнилось пятьдесят четыре года, и, если я приобрету Цзяннань, мне будет чему радоваться! Были мы когда-то большими друзьями с Цяо-гуном, и я знаю двух его дочерей. Какие это красавицы! Мало таких найдешь в Поднебесной. Вышли они замуж – одна за Чжоу Юйя, другая – за Сунь Цэ. Но ничего! Дайте мне только захватить Цзяннань, и тогда я все равно возьму себе в жены красавиц Цяо! Я поселю их в башне Бронзового воробья, которую воздвиг на реке Чжанхэ! Будут они меня услаждать в годы моей старости. Вот тогда все желания мои исполнятся!

Цао Цао громко рассмеялся.

Танский поэт Ду Му[164] сложил об этом стихи:

В песке схороненная пика вовек не покроется ржою.История прежних династий – в металле ее острия.Но если бы ветер восточный был на руку не Чжоу Юйю,То жить бы красавицам в башне Бронзового воробья.

Вдруг до слуха Цао Цао донеслось карканье ворон, летевших на юг.

– Что это вороны кричат ночью? – изумился он.

– Они видят светлую луну и думают, что уже рассвет, – ответили приближенные. – Покинули свои деревья и кричат.

Цао Цао опять рассмеялся. Он был уже совершенно пьян. Опираясь на копье, он встал на носу корабля, поднял наполненный вином кубок, низко поклонился реке, потом выпил вино и, наклонив копье, сказал военачальникам:

– Этим копьем я громил Желтых, полонил Люй Бу, уничтожил Юань Шу, покорил Юань Шао. С этим копьем я проник в северные области, дошел до самого Ляодуна и исколесил вдоль и поперек всю Поднебесную! Никто не смел противиться моей воле! И сейчас я чувствую такой подъем духа, что мне захотелось петь. Подпевайте мне!

И он запел:

За чашей вина нам хочется петь и смеяться,Не думать о том, что мало живет человек,Что, словно роса в лучах восходящего солнца,Пройдет наша жизнь, растает недолгий наш век.Веселье души в согласье живет с вдохновеньем,

А с думой лихой забота живет заодно.Я средство нашел от дум и забот отрешиться:Советую всем это верное средство – вино.И черный халат, и ворот зеленый носил яВ минувшие дни, не зная ни дум, ни забот.А ныне гостей зову я игрою на лютне,Как старый олень на луг свое стадо зовет.Седой словно лунь играю на стареньком шэне,Сзываю друзей, пою, озабоченный тем,

Что время придет и пальцы застынут на струнах,Настанет тот час, когда я умолкну совсем.Забота всегда грызет изнутри человека.Кого этот червь усердьем своим не извел!Весь край исходил на юг от реки Хуанхэ я,Но только нигде я места себе не нашел.Во время бесед, во время пиров и весельяЯ помнил о том, что есть благодетель и друг.Бледнеет луна, и гаснут высокие звезды,И стаи ворон и сорок улетают на юг.

Кружатся они вокруг облетевших деревьев,Но негде им сесть: ни ветки нигде, ни сучка!Гора не тоскует о том, что не видит вершины,Вода не тоскует о том, что она глубока.Один Чжоу-гун великой мечтою томим,Мечтою о том, чтобы слиться с народом своим.

Цао Цао умолк, но песню тотчас же подхватили другие. Веселье текло безмятежно. Вдруг один из присутствующих произнес:

– Господин чэн-сян, разрешите вас спросить, почему вы перед самой битвой произнесли слова, которые не предвещают благополучия?

Это сказал Лю Фу, цы-ши округа Янчжоу. Он уже давно служил Цао Цао и имел немало заслуг. Во время смут он установил власть в своем округе, собрал разбежавшийся народ, создал школы, расширил поля для военных поселенцев и внес порядок в управление и просвещение.

– Что в моих словах может предвещать неблагополучие? – спросил его Цао Цао, все еще опиравшийся на копье.

– Луна бледнеет, гаснут звезды, сороки и вороны летят на юг – разве это вещает благо?