Трогать нельзя

Но проблема в том, что ни на кого другого мне даже смотреть не хочется. Уже очень долго.

Так что, я конечно, постараюсь, быть аккуратней, но бл***…

Но дома меня ждет, мать его, сюрприз.

А точнее, пустая квартира.

Моя футболка, в которую я нарядил Татку перед отъездом, сложена на диване.

И тишина…

Я стою, чувствуя, как нарастает раздражение, беру футболку, машинально подношу к носу. Пахнет сладко. Таткой.

И какого хера?

Я иду вниз, на пятый, стучусь в дверь.

И, вот честно, в голове даже мыслей нет о том, что можно притормозить.

Потому что после того, что между нами было, того, что между нами чуть было не случилось, нельзя.

Нельзя притормозить.

Татка открывает дверь, смотрит напряженно и холодно.

А я чего-то теряюсь.

Вот, пока летел вниз, пока ломился к ней — не терялся. А тут…

— Тат… В чем дело?

— Серый… — она косится себе за спину, — я сейчас не могу разговаривать, занята.

— Чего? Это чего значит такое — занята? А?

Меня накрывает непониманием и злостью. А еще дурными мыслями. Что она не одна в квартире. И это уж вообще невыносимо. И жутко как-то.

— Я… Слушай, — она выходит на лестничную клетку, мнется, не смотрит в глаза, — я думаю, что все, что случилось… Ну… Это неправильно все.

— Чего?

Интересно, у меня другие слова в голове есть сейчас? Похоже, что нет.

То есть… То есть то, что было… И ее признания, и ее слезы… И ее настойчивость… Потому что не дурак же я! Она — вообще была не против! Очень даже за была! И до этого! Смотрела! И после выпускного! Поцеловала! И вот теперь, когда я нахер все свои моральные принципы выкинул, она мне заявляет…

Пока я собираюсь с мыслями и откапываю в голове хотя бы какие-то слова, кроме сакраментального «чего???», за спиной сестры возникает длинное нечто, с татухами, патлами и серьгами во всех местах.

— Малыш, проблемы? — гнусаво интересуется он.

— Эээ… — Татка пытается что-то сказать, уже по моему взгляду понимая, что сейчас будет лютый пи**ц, но тут я наконец-то дар речи обретаю.

— Это кто, сестричка?

Я говорю спокойно и мягко. А в груди все болит. И смотреть на нее, сучку мелкую, не могу. Больно!

— Эээто Эээдик…

Блеет еще, как коза!

— Эдик, значит?

— Малыш? Это кто? Твоя охрана? Он тебя пасет? — гнусавый голос совершенно невыносим, но я держусь. Из последних сил, если что. Парень меня не знает. И про Татку, похоже, мало что знает, иначе бы не вел себя так свободно.

— Это не охрана, — отвечает она, неожиданно спокойным голосом, — это мой брат. Он меня всю жизнь пасет.

И вот этот равнодушный тон, хамский даже, бьет больнее всего.

И превращает остатки моего терпения в пыль.

Потому что в следующее мгновение она отлетает в сторону и плюхается жопкой на пуфик в прихожей, патлатый верещит совсем не гнусаво, а почему-то баритоном, пока летит с лестницы вниз к мусоропроводу.

Судя по грохоту, впечатывается в него головой, а потом вой удаляется ниже.

Я с огорчением слушаю постепенно затихающие ноты, потому что желание подраться, спустить пар, настолько бешеное, что потеря оппонента в споре — прямо расстройство.

Но есть еще сестричка!

Наглая маленькая стерва!

Очень круто поимевшая меня прямо в мозг!

Я разворачиваюсь к ней.

Татка все так же сидит на пуфике, глаза в пол лица, губки припухшие раскрыты.

— Это че, бл*, такое было, а? Сестренка?

Я захожу в квартиру, закрываю за собой дверь. Соседям и так веселья хватит. За глаза.

— Это был мой парень.

Она уже справилась с собой, смотрит злобно.

— Парень? — вот это нежданчик, Серега! И что ты еще о своей горячей сестричке не знаешь?

— Да!

— И давно?

— Да! Мы поссорились! А потом ты… И вообще!

— Что вообще? Что было сегодня тогда, м?

Я делаю шаг вперед, борясь с диким желанием дернуть ее с пуфа, вжать тонкое тело в себя. Воспоминания о наших недавних шалостях будоражат и бесят. А это плохое сочетание, очень плохое!

Тормози, Серый! Она — коза, но она — твоя Татка!

— Это была ошибка! И вообще… Я поняла, что на самом деле, не хочу этого. Я думала, что хочу, но оказалось… Оказалось, что нет!

— Вот как, значит?

Я настолько обескуражен, что даже не нахожу, что сказать. Потому что она врет. Я знаю, что врет. Ей нравилось то, что мы делали. Ей хотелось продолжения.

И вот сейчас, за каких-то несколько часов моего отсутствия, что-то поменялось.

Вопрос, что?

И еще вопрос, вдогонку: а правильно ли давить и выяснять?

Я ее, конечно, хочу.

И сейчас я хочу ее даже больше, чем до этого. Потому что уже распробовать успел, не до конца, но все равно, очень много. Успел понять, насколько она горячая, чувственная, сладкая. Насколько она — моя.

Но это не значит, что она испытывает то же самое.

Меня накрывает охерительная в своей простоте и ужасе мысль — а не привиделось ли тебе это все, Серега? Ее ответ, ее кайф, ее тяга к тебе?

Может, просто настолько осатанел от похоти, что банально принял желаемое за действительное? И чуть было не заставил беспомощную девчонку… Чуть было не воспользовался ситуацией…

Ну а что? Она пришла на нервах, пьяненькая, я сорвался, зажал ее, зацеловал, затискал…