Троя

— Здесь, у этой реки, которую мы нарекли Скамандром, а боги — священным Ксантом, — начал герой, — здесь, если верить Гефесту, который пересказывал моего будущего биографа Гомера, могла состояться моя величайшая aristeia — битва, что обессмертила бы имя Ахилла еще до того, как от моей руки падет сам Гектор. На этом берегу, женщина, я шутя одолел бы всю троянскую армию и даже, представь себе, взбудораженную богом реку — и закричал к небесам: «Смерть вам, троянцы, смерть! Прямо везде сквозь ряды я пройду к Илиону!» Здесь, женщина, я молниеносно прикончил бы Ферсилоха, Мидона, сверг Астипила и Мнесса, сверг Фразия, Эния и Офелеста. Тогда пеонийцы ринулись бы на меня с тыла, но я бы и с ними со всеми расправился. А на том берегу, со стороны Трои, я бы убил обоеручного копьеборца Астеропея: мой пелийский ясень против его двух дротов. Поначалу мы оба промахнулись, но я налетел и мечом у надменного душу исторгнул: чрево близ пупа ему разрубил, как раз когда враг напрягался рукою дебелой вырвать из берега мой медножальный дрот, чая согнуть и сломить Эакидов убийственный ясень…

Мужеубийца запнулся. Пока он разглагольствовал, Пентесилея спешилась и отошла за кустик. При звуке журчащей струи Ахиллеса вдруг потянуло прикончить амазонку собственными руками, а тело бросить падальщикам, рассевшимся по кустам у реки. Не оставлять же хищных птиц без обеда, ведь вся мертвечина разом пропала.

Да, но герой уже знал, что не сумеет причинить амазонке боль. Любовное заклинание Афродиты по-прежнему работало. Страсть к этой стерве сворачивала внутренности и вызывала дурноту не хуже острого медножального дротика, пронзившего живот. «Твоя единственная надежда — на то, что феромоны со временем рассосутся», — прошлой ночью в пещере сболтнул Гефест, когда победители, воздевая кубки, чествовали друг друга и всех, кого только знали, достигнув той степени взаимного доверия, какая бывает лишь между пьяными или братьями.

Дождавшись, пока спутница заберется в седло, мужчина снова поехал первым через поток. Вороной и белая кобыла ступали с большой осторожностью. В самых глубоких местах вода плескалась у их коленей. Быстроногий свернул на юг.

— Куда это мы? — осведомилась Пентесилея. — Чем тебе здесь не нравится? Что ты затеял? У меня есть право голоса, или великий и могучий Ахилл будет определять каждый шаг? Не надейся, что я вслепую последую за тобой, сын Пелея. Может статься, и вообще не последую.

— Мы ищем Патрокла, — проговорил ахеец, не поворачиваясь в седле.

— Что?

— Мы ищем Патрокла.

— Твоего дружка? Этого голубого придурка? Так он же помер. Афродита его порешила. Ты уверял, будто сам это видел. Потому и развязал войну с богами.

— А Гефест говорит, что жив, — возразил Ахилл, сжимая рукоять меча до белых костяшек. — Он сказал, что не заключил Патрокла в синий луч, когда собирал остальных землян, и не отсылал его навеки вместе с Илионом. Патрокл не умер, он где-то там, за морем, и мы его найдем. Вот задача и приключение моей жизни.

— Ах да, «Гефест говорит»… — съязвила амазонка. — Ну, если сам Гефест, сомневаться не в чем, верно? Увечный коротышка никогда тебе не соврет, возможно ли?

Герой не ответил. Он ехал по старой южной дороге вдоль берега, изрытой за много столетий копытами тучных троянских — а в последние годы еще и союзных — коней, чьих всадников Ахиллес убивал десятками.

— Значит, твой Патрокл «где-то там, за морем», — насмешливо повторила спутница. — Клянусь Аидом, и как же ты собираешься переправить нас на другой берег, Пелид? И кстати, за каким именно морем?

— Отыщем чей-нибудь корабль, — не оборачиваясь, проронил Ахиллес. — Или сами построим.

Позади кто-то фыркнул — не то амазонка, не то ее лошадь. Очевидно, Пентесилея перестала следовать за ним (теперь по камням разносился топот лишь одного коня), зато возвысила голос, дабы мужчина лучше слышал:

— Еще чего не хватало! Так мы теперь чертовы кораблестроители? Да ты хоть представляешь себе, как это делается, о быстроногий мужеубийца? Сильно сомневаюсь. Быстро перебирать ногами да убивать мужей (и амазонок, дважды превосходящих тебя в бою) — это по твоей части. Но чтобы строить? Руку даю на отсечение, ты ничего не создал за всю свою никчемную жизнь… Ну что, права я? Права? Эти грубые мозоли — от увесистых копий и винных кубков, а не… Эй, сын Пелея! Ты вообще-то меня слушаешь?

Ахеец отъехал на полсотни футов. И даже не оборачивался. Крупная кобыла белой масти продолжала стоять на месте, однако в замешательстве рыла копытом землю: ей не терпелось догнать вороного.

— Ахилл, чтоб тебе! Не надейся, будто я помчусь следом! Ты ведь понятия не имеешь, куда тебя несет! А? Признайся!

Мужчина продолжал править конем, не сводя взора с мглистой линии холмов на горизонте у моря, далеко-далеко на юге. У него начиналась дикая головная боль.

— Как же, сейчас, разбежалась… Чтоб тебе провалиться!

Отпрыск Зевса даже не повернул головы, отъехав уже на сотню ярдов и продолжая медленно удаляться вместе с конем.