Троя против всех

В португальском языке есть слово «retornados» (возвращенцы): так называют белых ангольцев, которые репатриировались в Португалию начиная с середины семидесятых. В семьдесят пятом, накануне роспуска переходного правительства и объявления независимости Анголы, белые поселенцы уезжали, забирая с собой все, что можно, как будто пытались запихнуть всю Луанду в свой багаж – возможно, не столько даже из жадности, сколько из безотчетного страха ностальгии. Часть Луанды отправилась в Лиссабон, часть – в Рио, часть – в Кейптаун. Целая жизнь, вывезенная в коробках и контейнерах от компании «Дон Каштру Сороменью э Соуза».

Там, откуда они уезжали, земля горела под ногами. К тому моменту, как Португалия вывела войска в согласии с Алворским договором, вражда между ФНЛА, УНИТА и МПЛА уже переросла в полноценную гражданскую войну. Ноябрьский День независимости, великий праздник Дипанда, оказался зрелищем средней руки: заикающаяся речь Агостиньо Нето в осажденном городе на грани коллапса. Со дня на день в столицу войдут боевики ФНЛА и начнется кровавая баня, брат на брата, а уж о белых и говорить нечего: сезон охоты давно открыт, спасайся кто может. Но и там, куда они уезжали, никто не ждал их с распростертыми объятиями. В конце концов, о каком возвращении может идти речь, если «возвращенцы» в большинстве своем были не португальцами, а ангольцами португальского происхождения в таком-то поколении? Это вроде «репатриации» пенсильванских немцев-меннонитов в Германию или ингерманландцев – обратно в Финляндию. Слово «возвращение» приобретает обидный, уничижительный оттенок. Как если бы о семье моих родственников по отцовской линии, уехавших в Тель-Авив в конце семидесятых, кто-нибудь из бывших соседей по ленинградскому парадному сказал, что они «вернулись в свой Израиль».

Возвращение – это чужая страна, отель для беженцев. Instituto de Apoio ao Retorno de Nacionais – Институт поддержки возвращения граждан, португальский вариант знакомых мне еврейских организаций ХИАС и НАЯНА (от одной из этих организаций мне когда-то достался в подарок велосипед – подержанный, зато гоночный, с переключением скоростей, но, как только я сел на него и погнал что было мочи, сразу выяснилось, что у дареного велосипеда не работают тормоза, и я чудом не угодил под машину). Еженедельный инструктаж в комнате с абрикосовыми занавесками и флагом над доской. «Усталый, согбенный и нищий народ» Эммы Лазарус, чьи предки тоже, кстати, были выходцами из Португалии. Толпы униженных и оскорбленных. Местные никогда не жалуют пришлых, а уж «возвращенцев» – особенно. Говорят: «Сначала они уехали в Африку, чтобы угнетать там чернокожих, а теперь вернулись сюда, чтобы отнимать у нас рабочие места».

И вот кто-то из этих униженных и оскорбленных похваляется своим утраченным богатством, заливает баки другим, таким же, как он, беженцам: дескать, там, в Африке, у него было то и это, и было бы до сих пор, если бы не этот выродок Роза Коутинью[210]

, сливший наши колонии. И одни начинают шустрить, фарцевать, завоевывать себе место под солнцем, демонстративно громко переговариваясь на африканском языке, которого здесь не понимают (пока жили там, никогда не пользовались кимбунду, а приехав сюда, неожиданно овладели). Другие же пытаются вписаться в новую жизнь, старательно забывая старую, из кожи вон лезут, чтобы их приняли за местных. Но, положа руку на сердце, никто из них не скажет: «Наше место здесь».

Возможно ли возвращение? Есть ли на свете настоящие retornados? Или только невозвращенцы, não-retornados? Те, чья жизнь всегда идет к точке невозврата по пути наименьшего сопротивления (подобно тому, как португальские возвратные глаголы в ангольской разговорной речи запросто становятся невозвратными). Кажется, я – из таких. И теперь рассказы Жузе о его африканском «советском детстве» вдруг воскрешают в моей памяти то, к чему, как мне казалось, уже не вернуться даже во сне. Вспоминая себя в детстве, я обнаруживаю, что и тогда уже был нынешним собой. Или это мне так кажется, потому что ко мне-ребенку больше нет доступа? Нет, все-таки доступ есть.