Тройная медь

«Вот оно, значит, как. Так и есть… Так и есть!» — сердце Федора колотилось бешено. И все, что было горького, связанного с отцом и с матерью, с тем как распалась их семья, презрение к страшной хрупкости отношений между людьми, затерянными в бесконечном пространстве и не осознающими, ни кто они, ни зачем все это, а лишь изменяющими и изменяющими за краткий миг жизни друг другу и самим себе, всколыхнулось в нем…

Он ушел. И снова ночевал в общежитии, и опять сидел за полночь с Чекулаевым, и они ругали последними словами Василия Гавриловича и говорили друг другу слова вечной дружбы.

2

Звонок был неожиданным. Ирина Сергеевна опаздывала на службу, слушала Юрьевского, односложно отвечала ему, посматривая на часы, и рада была, когда повесила трубку. Но в машине, едва она переулками выбралась на магистраль и покатила в общем потоке, разговор этот на ходу снова вспомнился ей.

«Чуткий какой мальчик, — думала она о Юрьевском. — Обиды любви — самые болезненные обиды, а он, несмотря ни на что, беспокоится об Алене: „Выглядит плохо… поговорите с ней… может быть, у нее что-нибудь случилось…“ Слава богу, он, кажется, не знает пока о переселении Федора к Алене… Что же делают с людьми чувства?! И как все это мгновенно — решения, повороты судьбы…»

Монотонность движения всего вокруг перед глазами Ирины Сергеевны, заученность приемов управления машиной как бы выбрасывали настоящее за границы сознания, и все ее существо захватывал давний-давний августовский знойный вечер, с хрустящими под ногами сухими листьями лип и кленов Петровского парка.

Она и Ивлев, гуляя, уже вышли к метро «Динамо». Она попросила, и он купил мороженое. Они стояли, прислонясь к прохладному граниту касс стадиона, смотрели на безмятежный золотистый закат и смаковали мороженое. Ивлев что-то рассказывал, но она не слушала, набираясь мужества сказать о своих отношениях с Толей Чертковым.

Наконец, решась, она перебила его на полуслове: «Знаешь, как ко мне относится Толя?»

Он с беспечной улыбкой кивнул: «Боюсь, и там нельзя укрыть алмаз, приманчивый для самых честных глаз…»

«При чем здесь Шекспир? — воскликнула она в отчаянии и, помолчав, сообщила с деланным безразличием: — Он мне тоже начинает нравиться…»

«В каком смысле?» — удивился Ивлев.

«В том самом», — ответила она.

Муж усмехнулся. Он умел усмехаться так — снисходительно, с оттенком презрения, словно ему по какому-то праву было дано судить людей и прощать их слабости. И сказал: «В таких делах каждый сам себе хозяин… Прошу одно, Алену пока оставь. Что ей с вами мотаться? Ведь, как я понимаю, вы не для того сходитесь, чтобы жить в разных концах страны…»

Она горько заплакала.

Но помнила Ирина Сергеевна о тех минутах у Петровского парка вовсе не оттого, что не могла забыть Ивлева; новое сильное чувство, впечатления от частой перемены мест быстро и безболезненно обескровили память о нем; помнила она тот давний душный вечер и те свои слезы, так как они стали рубежом, отделившим ее от дочери.

Сколько раз Ирина Сергеевна чувствовала, в какое одиночество ввергает ее отдаленность самого родного существа. И как даже в самые счастливые минуты мечтала она быть с дочерью… Но у дочери была своя взрослая жизнь, и мечты Ирины Сергеевны оставались мечтами.

Этот утренний звонок Юрьевского обнадеживал: если что-то случилось, кому, как не ей, матери, броситься дочери на помощь, забыв все обиды…

Сойдя с университетских ступеней, Алена направилась было к автобусной остановке, но услышала, как рядом кто-то посигналил. Подняв голову, она увидела серебристую машину матери.

Алена подошла к машине.

— Садись, — сказала Ирина Сергеевна.

Алена забралась на заднее сиденье, положила рядом свой портфельчик.

— Ты что — сама мрачность? — спросила Ирина Сергеевна.

Алена не отвечала.

— Тебя домой везти?

— Домой.

— А почему так поздно возвращаешься? Я долго ждала.

— В библиотеке, — неопределенно ответила Алена.

— Нет. Что-то у вас там происходит, — сказала Ирина Сергеевна. — От Елены Константиновны толку не добьешься. Она от Федора в восторге… То он делает, это чинит, в магазины ходит, деньги зарабатывает… Но я же чувствую — что-то не так… — Она плавно тронула машину с места и поехала вокруг главного здания университета. — Я теперь работаю. Связано с переводами. Вот надо заскочить в магазин, словарь специальный купить… — В зеркальце Ирина Сергеевна поглядела на заднее сиденье и увидела, как увяли черты лица дочери, — вот-вот заплачет. — Что с тобой? Что? — испугалась она.

— Ничего, ничего, — повторила Алена голосом, в котором слышались сдерживаемые рыдания.

Ирина Сергеевна решительно притормозила у фонтанов напротив главного входа. Леденистые задорные хвосты фонтанов трепал ветер. Она спросила, не оборачиваясь к Алене, словно боясь, что от этого движения дочь и вправду может заплакать:

— Милая моя, ну что такое?

И вместо ответа услышала всхлипывания дочери.

Она перебралась к ней на заднее сиденье, обняла, прижала к себе:

— Ну что? Он тебя обижает?

Алена припала лицом к ее плечу:

— Он, наверное, считает, что ребенок не от него…