Тройная медь

Невольно подчиняясь начатой ею игре, Алена, подчеркнуто не обращая внимания на Черткова, смотрела на Федора. И отчего-то с нешуточной пристальностью видела его пушистые золотистые ресницы, штришки морщинок от уголков глаз и на переносье, и эти пшеничные провинциальные локоны, и подбородок с ямочкой, упертый в сплетенные пальцы сильных рук, лежащих на потертой резьбе спинки старинного стула, того самого, на который ее маленькой сажали за стол, подкладывая пару бремовских томов. И он был совсем иным, чем на остановке, — даже каким-то беззащитным из-за этих зажмуренных глаз и пушистых ресниц. Она удивилась, что могла испугаться такого человека, и почувствовала себя и виноватой перед ним и чем-то ему близкой и ласково на него засмотрелась.

— Ну, как там заграница? — все глядя на зажмурившегося Федора, спросила она Анатолия Сергеевича.

— Над Канадой небо синее, — машинально нараспев проговорил Чертков, смущенно переводя задержавшийся на Алене взгляд на доску, — меж берез дожди косые, так похоже на Россию, только это… — Секунду он помедлил и объявил Федору: — Так я коня беру! — И докончил: —…только это — не Россия.

— Понятно! — не сдержав торжества, воскликнул Федор и открыл глаза.

Совсем незнакомая девушка, в летнем с короткими рукавами платье, в домашних опушенных мехом туфлях на босу ногу, стояла и смотрела на него.

Но не это легкое голубоватое платье, не нежная зимняя белизна икр, не то, что она стала ниже ростом в домашних туфлях, не собранные на затылке в задорный хвост волосы — не все это вместе делало ее волнующе незнакомой, а лишь тот взгляд, которым она смотрела на него, взгляд, притягивающий и словно утверждавший, что он ей давно небезразличен. Под этим манящим взглядом губы у него стало гнуть в улыбку, и, стараясь сохранить серьезность, он забыл об игре, все глядел и глядел на Алену.

— Ах, вот оно как! — заметив наконец проигрышность своей позиции и поняв, что его аккуратно вели к этому, сказал Анатолий Сергеевич, поправляя очки и нервно потирая надбровья.

Он с досадой подумал, что не зря вслушивался в интонации голоса простоватого с виду парня, и ему пришла в голову мысль, что в каждом существует механизм большего или меньшего обмана окружающих, который помогает человеку обособить свою сущность от сущностей других людей, что это в натуре современного человека и надо с этим мириться, а любая игра выражает это свойство особенно.

Федор снова было зажмурился, но в красноватой темноте под закрытыми веками позиция на доске все не проявлялась, а виделась Алена, и так хотелось смотреть на нее въявь, что горло пересохло от этого желания.

— А обязательно так крепко жмуриться? Помогает? — услышал он, как голосом, готовым сорваться в смех, спросила Алена.

— Доску лучше вижу, — радуясь тому, что она к нему обратилась, ответил Федор и открыл глаза и отвести их от нее не мог.

И она на него смотрела.

— Ходите же! Что кота за хвост тянуть, — досадливо поторопил Анатолий Сергеевич.

Было неприятно на глазах Алены так глупо попасться в ловушку с человеком, играющим спиной к доске. Ему казалось, Алена разбирается в шахматах и радуется его проигрышу из-за всегдашней к нему неприязни. Было особенно обидно чувствовать это сегодня, в первый вечер в Москве. После всех волнений и унижений здесь, среди своих, хотелось видеть в каждом родного, сочувствующего человека. А в глазах этой повзрослевшей девушки он желал выглядеть мудрым, сильным и одновременно нежным человеком, но и неловко было желать как-то выглядеть в ее глазах… И потому ему показалось опрометчивым согласие, которое он дал Ирине, на то, чтобы Алена пожила у них.

Чувствуя, что невольное торжество его некстати, Федор поспешно, не восстанавливая мысленно позиции, назвал ход.

— Не в поддавки играем! — сердито сказал Чертков.

— Назад не перехаживаю, — досадуя за промах именно сейчас, при Алене, упрямо повторил Федор.

— Пусть будет гроссмейстерская ничья, — весело предложила Алена, считая, что Федор проигрывает. — Тем более что чай готов, а мама, Анатолий Сергеевич, по-моему, уже в шубе…

— Какая там ничья! — с энергией, как бы отметая ее иронию, сказал Анатолий Сергеевич. — Сгорел я, как швед под Полтавой.

6

Не провожай нас, не провожай, — говорила Ирина Сергеевна. — Иди, ради бога, простудиться тебе только не хватало…

— До машины обязан. Или теперь протокол упростили? — Всеволод Александрович шел в пальто нараспашку, без шапки, и голова его была так бела, что казалось, шел он под снегом давно.

— Мороз невелик, а стоять не велит, — назидательно сказал Анатолий Сергеевич, которого, как и всегда после приезда из-за границы, тянуло вставлять в разговор русские пословицы.

К полуночи метель раскручивалась вовсю, и пушистые хвосты, то и дело вырастая на обрезе крыши одноэтажного комбината бытового обслуживания, свисая и срываясь с него, мутили и мутили клубок красного света сигнального фонаря у окна обувной мастерской.