Тройная медь

Федор смотрел на отца, и мысль о том, что отец за своими совхозными делами и заботами новой семьи совсем забыл его, своего сына, с которым они когда-то были такими друзьями, так любили друг друга, мысль эта оказалась мучительна, и в какой-то момент ему захотелось умереть, чтобы хоть смертью напомнить отцу о себе.

Возможно, отчаяние овладело им оттого, что отец победительно мелькнул на экране в самый разгар неприятностей, нажитых Федором из-за своего рационализаторского предложения… Чего только он о себе не услышал… А кажется, проще простого: почему заготовки для шпинделей должны быть семидесяти пяти килограммов, когда могут быть пятидесяти?! Никакой высшей математики, голая арифметика! Годовая экономия на цех получалась восемьдесят тысяч рублей. А металла-то, металла сколько сберегалось! И человеческого труда! И стружка на черновой обработке не летала бы ножами, а, самое главное, меньше было бы брака… Но у начальства нашлось много отговорок: и горьковский завод, поставщик заготовок, не может менять пресс; и у себя, в черте города, такой мощный пресс поставить не разрешат; и реализация подобных предложений снизит фонд заработной платы… Настырно обивая на заводе пороги разных инстанций, выслушивая от разных людей одни и те же слова, Федор только сжимал кулаки… Он стал собирать вырезки из газет, где писали о людях, чьи изобретения залеживались годами. Чертовщина какая-то получалась. В школьных учебниках с пафосом обличали разбазаривание талантов в проклятом прошлом, доказывали, что Ползунов на двадцать один год раньше, чем Уатт, создал паровой двигатель, Яблочков раньше Нернста — электролампу, Попов раньше пронырливого Маркони — радио… Но это когда было — при царе Горохе. А теперь?! Теперь-то почему так часто человека, что-то свое придумавшего для общей пользы, стараются всеми силами осадить? Кому это надо?

Отчасти поведение Бабурина разъяснило ему, что к чему. Василий Гаврилович сразу на него взъелся, едва Федор к нему, к первому, подошел со своим предложением.

«Ты на заводе без году неделя, — хмуро сказал он, — и не суйся не в свои дела. Инженеров, технологов наштамповали — пруд пруди, а чертежей толковых от них на новые приспособления не дождешься… Пусть бы хоть такими фантазиями занимались…»

Потом, когда Федор не отступил и его поддержал только что пришедший к ним заместителем начальника цеха Леша Пожарский, Бабурин предупредил строже:

«Смотри, Полынов, для Пожарского такие дела — реклама. Они ему позарез нужны. Его ведь мохнатая лапа двигает. Он тебя, дурака, высосет, выплюнет и дальше на повышение пойдет, не оглянется. А ты — у станка, с нами, со своими товарищами, куда тебе деться. Сейчас получаешь вон сколько, кандидат каких-нибудь наук за тобой не угонится. Поди, плохо? А новые заготовки — тебе же новые расценки. Диалектика, дружок. Так что не стоит от коллектива отрываться. Будь проще…»

Федор сгоряча начал было доказывать выгоду своего предложения, но Бабурин не стал его слушать, повернулся и ушел. И с тех пор охладел к нему совершенно, а если что и говорил о Полынове, то только на людях и всегда насмешливое. «Архимедус наш доморощенный, — кивая на Федора, мог он вроде бы добродушно пошутить в бытовке и сощурить презрительно свои светлые глаза или с притворным сожалением указать на входящего в цеховой буфет Федора: — А вот взять, к примеру, Полынова — министерская голова, и чего прозябает у нас в механическом? По нему же Госплан рыдает…»

И заработок Федора как-то незаметно упал.

Но бог бы и с меньшим заработком, и с бабуринским к нему очерствлением, и с насмешками его, другое уязвляло: многие из тех, кто был Федору приятелем, кто считал его своим в доску, стали не то чтобы сторониться его, но быть как-то аккуратнее в обращении с ним, словно поняли наконец, что он прежде умело притворялся, а теперь показал свое настоящее лицо, лицо человека, который жаждет оказаться на виду благодаря громким словам.

Кто ж не знает, что заготовки могут быть легче, кто не пережил унижения, вытачивая из здоровой болванки мизерную деталь; но тогда на каждом собрании можно говорить и об устаревшем оборудовании, и о нехватке инструментов, и о бракованном литье, поступающем от смежников… Да мало ли в цехе найдется таких прорех; если начать говорить, можно стать великим оратором.

Невдомек всем было, откуда в веселом беспечном парне, который для скорости, не пользуясь кран-балкой, в начале смены ворочает заготовки руками, пёренося за рабочий день до пятнадцати тонн металла, который зимой и летом готов часами гонять в футбол, на которого девушки заглядываются, — откуда в нем такая въедливость в деле, не имеющем касательства к его заработку.