Тройная медь

У Сергея Ивановича была своя теория, как должен жить человек. При жизни тот не раз толковал ее зятю, и сейчас Ивлеву хотелось сравнить его теорию с тем, о чем он сам писал… Сергей Иванович считал обязанностью каждого порядочного человека умение заслуживать любовь ближнего и в этом находить истинное счастье. Потому что самым прочным идеалом, на который бы мог человек нравственно опереться в быстро меняющемся современном мире, должен быть он сам…

Внезапное одиночество, так расширившее мир его души, мысли о Сергее Ивановиче, перистая паутина ледка, нет-нет да и затягивающая лужу под окном веранды, и там же — серая тень сосеночки, четкая у комля и расплывчато-пушистая у вершины, и все эти запахи, и шумы пустого пока леса, и воспоминания о днях молодости, проведенных здесь, вызывали у Ивлева необычайное желание работать… И, повозившись со словами и перечтя, он вдруг, будто сущее, ощущал и тепло несказанно давнего майского вечера, и влажный шелест набравшего листву тополя у раскрытого настежь окна, и шуршание бумаги, и сырой запах остывающего крахмального клея, и то, как двое, он и она, наклеивают газеты на стены и обрезают обои, но внезапно в разгар работы тянутся друг к другу, и все бросают, и жарко целуются, и ложатся на прохладные доски крашеного пола, и через мгновения слышат лишь свое дыхание да дальние звуки духового оркестра в парке… И так душно! И так бешено и сладостно бьются их сердца! И это начало чьей-то жизни, самое начало…

А прочтя, он, словно опомнившись, понимал, что заставило писать не только о страданиях мальчишки в блокадном Ленинграде, о гибели его матери, но уйти еще дальше в прошлое и придумать вечер из жизни его матери, эти мгновения счастья двух молодых людей: потому что все пишет он о борьбе за жизнь, не за существование, не за принаряженное благополучие с оловянными глазами, а за самую суть жизни — за то, чтобы продолжалась она на земле, эта неизъяснимо прекрасная жизнь людей…

Идеи борьбы каждого человека за продолжение жизни всех и умение любить других и в том находить счастье переплетались снова и снова в его сознании с детством… Где, как не там, в блокаде, эти идеи, случалось, побеждали логику голода и для многих и многих становились жизнью?..

Всплывал в памяти старик — острый клин бороды, длинные свалявшиеся волосы, валенки с высокими красными калошами, руки пахнут черными сухарями… Верно, тот старик с Кировского завода, о котором после войны рассказала матери сандружинница, из дома, где жили родители отца. Она говорила, что из окна четвертого этажа выбросился старик; сандружинницы поднялись в квартиру и нашли мальчика, внука Ивлевых. Он этого не помнил, помнил только: везут на санках лицом вверх, а в клешневатые сосульки на обрезах крыш и балконов набились солнечные зайчики, и то и дело срываются с каплями вниз, все чаще и чаще, и слепят до рези глаза.

О старике он знал, это мать тоже рассказывала с чьих-то слов, что при первой же бомбежке завода погибли у него две взрослые дочери.

Ивлев пытался понять, почему старик кормил его сухарями, а то, что он его кормил, было достоверно, иначе не выжил бы. Да и помнил он вкус сухарей, размоченных в грязноватой, из растопленного снега воде… Может быть, старик сошел с ума и принял его, мальчика, за одну из своих дочерей в детстве? У него к тому времени отросли локоны, и по ним можно было принять его за девочку. Наверное, после смерти бабушки он какое-то время спустя поднялся этажом выше и забрел к старику, возможно, по запаху дыма от его «буржуйки»…

Или старик спасал его сознательно, побеждая собственный голод, и выбросился из окна в отчаянной надежде, что кто-то обратит внимание на квартиру на четвертом этаже и подберет чужого ребенка?..

Надо было исходить из этого и попытаться вжиться в такой характер, понять, отчего человек совершает поступки гуманные до самоотречения… И решить для себя, не должно ли подобное свойство характера быть в современнике основным…

Радовало, что рассуждения его не были отвлеченными; он же нашел в себе силы понять дочь и Федора, поступился ради будущего своим покоем. И потому-то был уверен вполне, что лишь такое понимание, основанное на любви к другим, предопределяет развитие жизни… «Если в прошлом, — думал Всеволод Александрович, войны, звериные, по существу, инстинкты двигали историческое время, то сейчас, когда сознание оснастилось до того, что все в большей мере начинает определять бытие, время это целиком зависит от гуманных свойств личности…»

Но было ему и досадно, что он пожертвовал чем-то для дочери, а она все не соберется приехать к нему, как обещала. И вечерами, слыша уносящийся за лесом гуд электрички, он смотрел на огонь и думал об Алене.