Тройное Дно

— Малый, самый малый, — приговаривал Евдокимов. По всему чувствовалось, что они припоздали. Один раз он даже пристал к берегу и бегал смотреть вешку. Не нашел ее, вернулся к какому-то островку, взял другое направление. Охотовед расчехлил рацию, говорил с кем-то. Просил зажечь фонарь.

— Фиорды, мать их. Третий месяц хожу и путаю. Засветло проскочить можно, а тут темень. Иди-ка на нос. С шестом.

Охотовед подчинился беспрекословно. Промерил глубину, и так и остался на носу, тыкал шестом чуть впереди. Движок выключили вообще, Евдокимов взял второй шест и встал по борту. Так, направляя суденышко осторожно и переговариваясь, они вышли на протоку. Снова заработал на малых оборотах двигатель, и наконец показались огни порта приписки. Остров какой-то, и не маленький, только вот почти голый. Не росли на нем отчего-то сосны и осины. Так, кустарник. На соседних росли, а на этом нет. Это и в темноте было различимо.

Еще один морячок, старый уже, похожий чем-то на Хоттабыча, но тоже в форменке, принял конец, брошенный ему Охотоведом. Пристань была старой, сделанной с основательностью береговой крепости.

— Ну вот мы и дома.

— Ты здесь, что ли, прописан? — не утерпел, чтобы не съязвить, Пуляев.

— Именно здесь. Ты угадал, мужик.

Они пошли на свет фонаря по бетонированной дорожке, потом стали подниматься вверх, по тропе, среди камней, перевалили гряду, тогда фонарь погас, но засветилось где-то внизу, светом желтым и липким. Через три минуты они спустились по стальной лестнице в бывший командный бункер ладожской группировки финской армии.

Бункер охотоведа

Сарай какой-то, сколоченный из необрезной доски, криво навешенная дверь, словно на одной петле, совершенно не понравились Пуляеву. Внутри — ящики из-под рыбы, бухта каната, бочки. Погас свет фонаря снаружи и вспыхнул свет фонаря карманного. Это Охотовед обозначил дальнейший путь и приоритеты в выборе цели путешествия.

На полу доски. Евдокимов отбросил четыре широкие плахи, в темноте показавшиеся Пуляеву толстенными, дюйма в три, совершенно легко, отработанными движениями. Видно, делал это в тысячу первый раз. Охотовед нагнулся вместе с ним и помог приподнять крышку люка, потом спустился вниз по ступенькам. Потом позвал вниз Пуляева и Офицера. Последним спускался Евдокимов, закрыв за собой люк.

Они шли полупригнувшись по коридору, где уже скудно тлело аварийное освещение и стены, обитые гофрированными тонкими листами нержавейки, были сухи и прохладны на ощупь. Затем открылась после условного стука еще одна дверь, стальная, тяжеленная, сразу объясняющая, кто соорудил эти ходы и лабиринты на диком острове. Наследие последней войны еще могло послужить во времени нынешнем. Стоило только узнать волшебные слова — и двери раскрывались, впускали в надежное и прочное нутро бывшей долговременной точки обороны, командного бункера.

— Наши? — спросил Пуляев.

— Скорее финны. Их была территория, — предположил Офицер.

— Молодец, служивый. Твердо помнишь историю. Далеко пойдешь.

Они оказались в более широком коридоре. Здесь уже чувствовалось присутствие человека. Свет более яркий, пол покрыт коричневым линолеумом, свежим, не протертым каблуками, и, наконец, легкая дверь, обыкновенная.

Они оказались в боевой наблюдательной рубке. Это был целый зал, с окулярами двух перископов, с телефонами на широком столе, с вращающимися стульями, с журналом, похожим на вахтенный. В рубке находились двое — оба в тельняшках и спортивных брюках. Тот, что повыше и помоложе, — в кроссовках, тот, что постарше, пониже и покрепче, — в домашних тапочках.

— Знакомьтесь. Персонал ладожской базы «Трансформера», а это господа по контракту. За ужином — более близкое знакомство. Сейчас — прошу! — Охотовед показал налево, там Пуляева и Офицера ждала за дверкой в пол человеческого роста комната-кубрик. Кровати в два этажа, стол, два стула, в углу умывальник. На стенах — вешалки для одежды.

— Гальюн и душ, господа контрактники, налево по коридору. Через два часа приглашаем вас на ужин. Не беспокойтесь, зайду и доставлю, — объявил в полураскрытую дверь Охотовед.

— Хочешь в гальюн, Офицер?

— Меня, между прочим, звать Аркадием.

— Я, Аркадий, в гальюн не хочу. И в душ. Я хочу в Астрахань.

— Отсюда до Астрахани путь неблизкий. Есть дороги поближе.

— Думаешь, влипли?

— Ничего я не думаю. А в душ пойду. — И он пошел.

Пуляев уважал военных, офицеров тем более, в любой жизненной ситуации. Но одновременно он их не любил. Он искренне считал, что это они совершили государственную измену и, беспокоясь за свою социальную защищенность, свое сало и свои квартиры, сдали страну. Пуляев тоже давал присягу, но оружия в руках во время всех достопамятных событий не имел, не имел даже доступа к оружейным комнатам. Он лег на верхнюю койку, разулся, сбросил сверху обувь, вытянулся на спине, положил руки под голову.

Вернулся офицер Аркадий с сырым полотенцем, повесил его на стул. Пуляев свою сумку еще не распаковывал. Она так и стояла перед дверью.

— Ты во сне не мочишься, Паша?

— Не бойсь. Не подведу.

— Ну-ну.