Троица

Он стоял у окна, в которое лился горячий радостный свет. Неохватное песчано-желтое море созревших хлебов вокруг замка было обжито крохотными фигурками людей: шла жатва, и жнецы собирали на графских полях снопы золотистых пшеничных колосьев, сгружая их на конские возы. В какой-нибудь другой день этот вид доставлял бы Солсбери удовольствие – образ мира, бытующего именно так, как надлежит: люди берут у земли благо, в приятном предвкушении кувшинчика сидра или эля на закате дня. Беззащитно сквозила тронутая осенним багрянцем и желтизной листва деревьев. Сейчас Солсбери лишь рассеянно озирал все это отрешенными, насмешливо-грустными глазами.

Понять напряженность мужа для Элис было несложно. С той самой поры, как в Миддлхэм два дня назад прибыл гонец, в замке царил переполох. Во все стороны отсюда устремились посыльные на самых быстрых лошадях – созывать рыцарей и ратных людей, где бы те сейчас ни находились.

– Ричарду Йорку я поклялся в верности, – промолвил Солсбери. Он говорил как будто сам с собой, хотя затем повернул голову и задумчиво провел кончиками пальцев по щеке жены. – Можно сказать, выпестовал его, довел чуть ли не до трона. А он в конце отказался протянуть к нему руку. Сделай он это, и угрозы бы сейчас не было, как и шепотков о конфискации, способной разорить нас дотла. Будь проклята людская нерешительность, Элис! Сколько раз нужно втискивать человеку в пальцы корону, чтобы он ее наконец принял? Йорк мог утвердиться королем еще в Сент-Олбансе, и дело с концом. Так нет же, он проявил кротость, или это его так устрашили стены аббатства. И что мы имеем теперь? За четыре года примирения мы добились единственного: дали королю снова окрепнуть, а если точнее, то не ему, а его королеве ужесточить свою хватку. И теперь это

! Одной лишь Печатью короля дом Йорка сотрясается до основания, а я лишаюсь выбора. Его у меня просто нет, Элис. Никакого. Я вынужден снова браться за оружие, выходить в поле и рисковать всем, что за мною стоит, – хотя все можно и нужно было уладить еще давно.

– Ты выстоишь, Ричард, – твердо сказала Элис. – Не прогнешься. И не сгибался никогда. Благодаря твоим рукам и уму от всех твоих деяний Невиллы только преуспевали. Ты всегда был им превосходным пастырем, да и не только им, но и тем, кто не носит твоей фамилии. Помнишь, ты сам однажды сказал, что вырастил ратников больше, чем все другие дома, вместе взятые. И эти годы умиротворения ты не сидел сложа руки. Так укрепись же этим, а еще своим провидением, благодаря которому ты собрал под свои знамена стольких, что другим впору позавидовать.

Солсбери звучно хмыкнул, довольный комплиментом жены. Бахвалом он себя не считал, но приятно было, черт возьми, услышать в свой адрес похвалу, пускай и не на людях.

– Отец мне говорил: «Никогда не сражайся в одной битве дважды». И предупреждал: при победе необходимо сокрушать врага так, чтобы он уже никогда не оправился.

– Ну а при поражении? – спросила Элис с лукавинкой.

– Я, кстати, задал ему точно такой же вопрос, – улыбнулся Солсбери своим воспоминаниям. – И он мне сказал: «Проигравший отдает свою участь в чужие руки. А потому ответ прост: не проигрывай никогда

». – Тут Солсбери со вздохом покачал головой: – И тем не менее вот он я, обязанный поддержать Йорка в войне, где один-единственный удар или стрела могут положить всему конец. Я для этого слишком стар, Элис. Чувствую это по заскорузлости суставов, нерасторопности мыслей. Тропою боя ступать молодым. А я бы уже предпочел мирно стареть, следя за сбором урожая.

Зная своего мужа достаточно хорошо, в словах Элис была разборчива и из угрюмости его выводила, осмотрительно используя тщеславие:

– Тогда, возможно, командовать людьми тебе следует поставить нашего сына. У тебя нет новостей о его возвращении из Кале? Если бы Ричард был здесь, милый, он бы от этого наверняка не отказался. И наряду со своим штандартом Уорика понес бы знамена Невилла.

Было заметно, как у мужа поджался подбородок, а взгляд сделался острым.

– Командир из Ричарда превосходный, – кивнул он. – Мне грудь распирает при воспоминании, как он вел своих людей в Сент-Олбансе.

– И твоих, любовь моя. Они ведь последовали за ним, когда он протрубил в рога. Ты мне сам рассказывал, как роскошно он смотрелся в красном.

Солсбери прикусил губу и, чуть подняв голову, выпятил подбородок: