Трон Исиды

Сон еще витал в ее покоях, почти зримо мерцая в предутренней тьме. Серебро и золото. Луна и солнце. И боги — Богиня и Бог в самом сердце обеих Египтов.

Диона села на ложе. Кошка проснулась, громко замурлыкала. Диона зябко повела плечами — в покоях было холодно; ноздри чуяли едва уловимый запах древних камней, рисовавший в воображении видения загадочных и безмолвных гробниц. Тряхнув головой, она быстро отогнала предзнаменование, пророчество, предостережение — что бы там ни было, встала и поспешно надела хитон и сандалии. Холод еще не набрал полной силы. Но приближалась зима, и ее ледяное дыхание уже ощущалось в ставшем вдруг неласковым воздухе.

Рассвет еще не брезжил — призрачное, тревожное время, когда власть мертвых еще не рассеялась, а сны становятся странными. Диона зажгла светильник, разогнав темноту, и пошла по дому. Она ничего не искала, не было у нее и какой-либо осознанной цели — ей просто хотелось успокоить себя, убедиться, что все в порядке, все хорошо. Повара были уже на ногах — позевывая, они разводили огонь, собираясь печь хлеб на завтрак. Остальные слуги еще спали. Тимолеон разметался на постели — загорелая кожа отливала прохладной бронзой, иссиня-черные кудри упали на лицо. Диона тихонько накинула на него покрывало и, погладив сына по голове, осторожным и точным движением убрала волосы. Он улыбнулся во сне.

Диона залюбовалась сыном — он дышал безмятежно, весь во власти грез, — и вдруг вспышка памяти осветила ее собственный, уже почти забытый сон; сердце кольнуло, и это был укол ревности. Прошло три месяца с тех пор, как они покинули Антония, уплыв из Тарса. Нет, почти четыре. Воды Нила стали спадать: наводнение пошло на убыль, обнажая черные плодородные земли — дар великой реки, ее древнюю милосердную магию. Скоро, может быть, даже сегодня, появится Антоний и, как ему и подобает по праву, станет первым человеком — не считая, конечно, самой царицы, — который узнает, что она носит в чреве его дитя. Или детей.

Диона виделась с Клеопатрой почти каждый день; прислуживала ей, поклонялась вместе с царицей богине, ела, пила и даже ванны вместе с ней принимала. Но уже гадала, долго ли продлится молчание: месяц, больше? К тому времени достаточно востроглазые смогут разглядеть признаки беременности в округляющемся стане владычицы Двух Земель.

Что ж, это ее дело. Клеопатра не пожелала поделиться важной новостью с той, которую называла своей подругой. Но Диона не обижалась. Сама богиня исправила оплошность судьбы. И Антоний наконец-то приедет — так, по крайней мере, он обещал. А почему бы и нет? Он уже покончил со всем, что держало его в Сирии, и, насколько знала Диона, палец о палец не ударял, чтобы двигаться дальше, в Парфию. Впрочем, он достаточно мудр и дальновиден, чтобы отложить поход на весну. Зима была периодом затишья, порой отдохновения, весна же — временем войн.

Пока Диона размышляла обо всем этом, Тимолеон свернулся калачиком, и большой палец руки очутился у него во рту. Диона поцеловала его в щеку, но он даже не пошевелился.

Ложиться не стоило снова — было уже почти утро, да и спать больше не хотелось. Диона оделась без помощи Гебы, кое-как пригладила и уложила волосы — служанка наверняка изведет ее упреками и переделает все заново, но тогда уже утро будет в полном разгаре. Она вознесла молитвы, положенные в час пробуждающегося дня, и произнесла слова благодарности богине за роскошь и величие ночной грезы. Милость богини словно окутала ее теплой волной покоя.

Как только рассвело, Диона в обществе кошки и сияющей служанки — надлежащим образом выкупанная и одетая, к удовольствию Гебы, — вышла в город. Ей надо было заглянуть в храм и зайти на рынок. К полудню она освободилась, добрела до залива, и ее ушей не миновали слухи, которыми гудел весь город: суда в море, убранные совершенно в духе римлян, и паруса самого большого корабля алеют пурпуром царей, или, как язвили злые языки, римских триумвиров с амбициями, которые, как бы они ни тщились это отрицать, мнили себя царями.

Полдень принадлежал Клеопатре. Царица где-то выискала нового ученого мужа, чей ум собралась испытать, и потому настояла на присутствии жрицы. Диона была не особо сильна и находчива в подобных дискуссиях, но Клеопатре этого и не требовалось — ее ума хватило бы на десятерых. Однако царица нуждалась в умных слушателях, которые, по ее собственному замечанию, не станут аплодировать ей лишь потому, что она — царица.

Диона знала наверняка, что Клеопатра не изменит своих планов только из-за слухов о прибытии Антония. Она не ошиблась. Царский двор был взбудоражен, как потревоженный улей. Приплывет ли он сегодня? Прибудет ли вместе с армией, как любил делать Цезарь, и потрясет воображение народа, подбавив масла в огонь? Вступит ли во дворец торжественным маршем и объявит себя его хозяином? Но царица и бровью не повела. Ученый, юноша с клочковатой бородой и круглыми влажными глазами гончей, не разочаровал Клеопатру — он оказался вполне неглупым, как она предполагала, и вдобавок храбрым — последнее было свойственно далеко не всем иудеям.