Трон Знания. Книга 5

– У вас вызвали подозрение его друзья?

– Нет-нет, что вы! Я знаю всех его друзей, знаю их отцов.

– Не вижу причины оставлять вашего сына в нашем приюте, – проговорил Сибла твёрдым тоном. – Дайте мне причину, и я подумаю.

– Шестнадцать лет – трудный возраст. А я много работаю, часто езжу по стране, редко бываю дома. У меня нет времени формировать из него мужчину.

– Нет времени у мёртвых, у живых всегда есть время, – сказал Сибла и хотел выпроводить просителя с сыном, но, устремив взгляд на сцепленные пальцы мужчины, замешкался. Обгрызенные ногти – привычка или нервы?

Сибла попросил юношу выйти из исповедальни, дождался, когда закроются двери, и проговорил, придав голосу проникновенное звучание:

– Почему вы хотите от него избавиться? Только честно.

Проситель поднёс руку ко рту, явно желая закусить ноготь. Спохватившись, виновато улыбнулся:

– Дурная привычка. Ничего не могу с собой поделать.

– Я жду.

– Моя жена испытывает к нему нездоровое влечение.

– Жена? – опешил Сибла. – В смысле, его мать?

– Его мать умерла. Я снова женился и был счастлив, пока не заметил, как она смотрит на него. Я потеряю их обоих, если ничего не предприму.

– Вы решили пожертвовать сыном ради падшей женщины?

Проситель устремил на Сиблу блеклый взгляд и вновь виновато улыбнулся:

– Я хочу их спасти.

– Нельзя спасти тех, кто не жаждет спасения.

– Она ещё не согрешила.

– Мысли грешны в той же мере, что и поступки.

Проситель уставился в пол:

– Если она оступится, я переживу. Но если меня предаст мой собственный сын, мне незачем будет жить.

– Объяснитесь с ним.

– Вы считаете, что в моём случае разговоры лучше действий? – Посетитель покачал головой. – В нём уже вовсю бурлят половые гормоны. Вспомните себя в шестнадцать лет.

Сибла помнил ночные молитвы и ежедневные тренировки: длительные, изнуряющие. Яд, выработанный юношескими гормонами, покидал измученное тело вместе с потом. В свои шестнадцать Сибла не думал о женщинах – он хотел упасть и больше не подниматься. Хотел просто лежать, и неважно, где: под забором, в грязи, в сугробе. Сектанты знали, как предотвратить зарождение похоти в воспитанниках приюта.

– Она старше его на пять лет, – вновь заговорил прихожанин. – Перед тем как жениться, я должен был подумать о разнице в возрасте, но не подумал. Моя ошибка. Вы сказали, что ради женщины я решил пожертвовать сыном. Нет. Я выбрал его, поэтому он здесь.

Оформив документы, Сибла отвёл паренька в сад, где трудились Дин и ещё двое воспитанников. Вернувшись в дом молитвы, спустился в подвал, обошёл в дальнем помещении гору камней и заглянул в колодец. Вниз сбегали ржавые покорёженные скобы, вколоченные в стенку. Два Брата топтались возле железной двери: один пытался подобрать ключ, второй держал фонарик.

– Помочь? – крикнул Сибла.

– Здесь вдвоём не развернуться, – прозвучало в ответ.

– Может, снять с петель? – спросил Сибла.

– Не получится. Если только выбить вместе с коробкой.

– Не выбьем, – возразил второй сектант. – В стену штыри вмурованы.

– Сюда бы вора, – промолвил первый, гремя связкой ключей. – Он бы мигом открыл.

– Сибла! – прозвучал голос Людвина. – Есть разговор.

Сибла последовал за духовным отцом в зал, где проводились богослужения. После утренней проповеди Братья разбрелись по комнатам, слуги успели навести в зале порядок: пол и мраморные колонны влажно блестели; на зелёном ковре, устилающем возвышение, не было ни одной примятой ворсинки; в воздухе витал запах дезинфицирующих средств.

Опустившись на скамью, Людвин похлопал ладонью по лакированной доске:

– Присядь.

– Я постою.

Людвин сдружился с хозяйкой публичного дома. Два раза в неделю ходил к ней якобы на чай, возвращался потухший, сломленный. Сибла содрогался при мысли, что духовный наставник польстился на увядшие прелести старухи и пустился в блуд. Братья пытались вразумить Людвина, но он отмалчивался и ещё сильнее закрывался в себе, тем самым подтверждая опасения Сиблы.

– Я был в доме терпимости, – промолвил Людвин.

– Знаю.

– Твоя подруга…

– У меня нет подруг, – перебил Сибла и отошёл от скамьи на пару шагов, не в силах побороть брезгливое отвращение к человеку, которого совсем недавно считал своим соратником и вдохновителем.

– В тебе ненависти и злости больше, чем любви.

– Ты позоришь Братство, – не сдержался Сибла.

– Чем позорю?

– Связью с падшей женщиной.

Взгляд Людвина был долгим, жгучим.

– Я исповедую проституток.

– Да ты с ума сошёл! – Возглас Сиблы ударился в высокий потолок и гулким эхомразнёсся по залу.

– Я знал, что вы не одобрите моё решение, и не хотел говорить, чем занимаюсь. Я знал, что от вас не стоит ожидать помощи и поддержки.

– Людвин! Опомнись! Это мерзко!

На балкон второго этажа высыпали Братья.

Людвин поднялся со скамьи: