Тропа обреченных

Среди редких прохожих было совсем мало мужчин. Прошла сгорбленная монашка, не видя людей, две размахивающие руками говорливые старухи, молоденькая женщина с ребенком на руках — единственное светлое, улыбчивое лицо, после которого морщинистая бульдожья физиономия «хозяйкиного мужа» показалась и вовсе отвратительной.

— Ну и как? — спросил Сухарь, когда тот ступил ногой на крыльцо.

— Что как?

— Как дышится?

— Душно.

— Отдышитесь, посидите, — подвинулся к краю насмешливо настроенный постоялец.

— Чего это мне отдыхиваться? — тряхнул тот сивой гривой, поняв насмешку. — Пусть отдышится, кто запыхался.

И он поднялся на крыльцо, хлопнув дверью.

…На третью ночь возвратился в Жвирку Павло Буча. Сухарь узнал его по тяжелым, но быстрым шагам, пока тот подымался по деревянным ступеням наверх.

— Не спишь, друже Цыган? — проскользнул он в дверь и внимательно оглядел своего подопечного. Затем сказал: — Знаю, заждался. Кто же тебя теперь лучше знает, чем я?

В хорошем настроении вернулся Буча, в бестревожном. И когда Сухарь ответил ему сухо: «Нынче сам себя перестаешь узнавать иногда», засмеялся от души, говоря:

— Вот-вот, и друже Комар мне о том же, когда я напомнил ему и расшифровал псевдо Дардер. Вспомнил, понимаешь, сразу и выражение «дал деру».

— Вспомнил?! — удовлетворенно вырвалось у Сухаря. — Меня-то самого он припомнил?

— Это тебе друже Комар сейчас сам скажет, — поплотнее задвинул штору на окне Буча и добавил: — Ты в форме, глядишься… А то, думал, заспанным увижу, помятым.

«Вспомнил меня Дербаш, по всему видать, поверил, а то бы разве пошел сюда, — подумал Сухарь. — Если в самом деле придет, как это понимать? Меня вроде должны были бы с предосторожностью к нему вести… Или это у них проверенный прием, безопасность тут отработана».

— Что это ты обидел Пал Палыча? — неожиданно спросил Буча. — Говорит, бегаешь ты, как козел, не угонишься за тобой. И оскорбляешь.

— Ах, этого… — догадался, о ком идет речь, Сухарь и предупредил: — В следующий раз я его где-нибудь к собачьей будке подведу и кобеля спущу, он у меня за своим тылом будет больше смотреть.

— Ну это ты брось, пусть работает, он и за мной ходит, а то чутье, навык потеряет, — защитил наблюдальщика Буча и направился к двери, говоря: — Порядок!.. Ты встреть как положено.

Однако традиционного приветствия как-то не получилось. Быстрый, суетливый Дербаш одним махом поднялся наверх в комнату к Сухарю и оказался перед ним, раскинув руки.

— Ты?! — выпалил он. — В сам деле ты, друже Цыган, живой!

— Ну так и сам цел, вижу, друже Дардер, выходит, живучие мы с тобой.

— Живучие, Антон, — присел к столу Дербаш и указал рукой на стул рядом. — Садись, ты вроде еще выше ростом стал. И забудь мое старое псевдо, зови «друже Комар».

— Само собой… — поддакнул Сухарь, глядя на низкорослого, с крутыми, как у дохлого окуня, челюстями своего первого абверовского учителя из оуновцев. Он подумал: «Комар ты и есть, хоботок бы у тебя кровожадный вырвать…» И льстиво добавил: — Тебе тоже вроде как ничего не сделалось.

— Не надо, не бабы, — оговорил Дербаш. — У меня уже полбашки седой, боюсь, рожу перекосит от делов… Да и ты как обклеванный петух по осени: одно перо в хвосте и гребешок на боку.

— Время, время, — уклончиво ответил Сухарь и поинтересовался: — Зачем такое писклявое псевдо выбрано — Комар?

— О Комаре, друже Цыган, я тебе потом расскажу, — неспешно провел по угловатой челюсти эсбист центра ОУН и вдруг в упор спросил: — Помнится, тебя вместе с Охрименко выбрасывали с самолета, больше о нем ничего не слышал? Боевой, отчаянный был. Помнишь?

— Я с ним, друже Комар, не высаживался, но принимал его группу и провожал на Полтавщину. Там он натворил делов, говорили, мост взорвал, да не тот, помешал прорыву ударных танков Клейста.

— Погиб потом, а то бы ему… — поостыл после ответа Комар.

А Сухарю памятно и приятно было услышать эти слова: «а то бы ему…», потому как самому с группой чекистов довелось уничтожить диверсантов, возглавляемых Охрименко.

— А как ты в кадры Красной Армии втесался и как в плен угодил к американцам? — перешел на другое Дербаш.

— На переправе — комендатура. Всех отставших от частей, идущих из госпиталей — мало ли — в маршевую роту. Дважды так угодил… А в плен я сдался.

— Кому, американцам? — поспешил с вопросом Дербаш.

— Какие у меня к ним дела могли быть? Немцам, друже Комар, сдался, просил в абвер меня передать, дескать, с ним я работал. Пехотный майор пробормотал что-то и пальцем мне погрозил… Словом, меня со всеми — в эшелон и отправили в Веймар, оттуда на машинах к французской границе… Там и сменилась комендатура: была немецкая, стала американская.

— Американцы вербовали? Ты что-то моим людям рассказывал, — напомнил Дербаш сосредоточенно.

— Нет, как на духу, меня не завербовали, — приложил руки к груди Сухарь. — Но старались очень… особенно их капитан…

Дербаш сразу: