Тропа тайкера

На какое-то время это помогло, мы уже разожгли высокий костер, нанизывали шашлык на шампуры и ждали Альку, когда она наконец наплавается и придет, чтобы выпить первый стакан. В лесу уже наступили глубокие сумерки и на темно-синем небе стали загораться первые звезды. Более отдаленные деревья уже отступили во мрак, и мерцающий свет от костра лишь изредка, на мгновенье, выхватывал их смутные очертания из темноты.

— Ну, братва, до чего же ништяк, — хлопая мокрой ладонью по своему обрюзгшему брюху, Алька наконец-то вылезла из реки и прошла через пляж прямо к костру, — Спасибо тебе, Серенький, что вывез меня сюда, — она наклонилась к Серому и со смаком всосалась ему в губы.

— О! — резко повеселел Серенький, — Под такую закуску и выпить не грех.

— Ну так насыпайте.

Пили все разное, я например водку терпеть не могу, поэтому мы с Танькой пили красное крымское. Серый пьет водку, но небольшими дозами, граммов по пятьдесят. Алька же, как я и полагал, всадила в свою необъятную глотку целый стакан. Да и то, казалось, была недовольна, что был лишь стакан, а не пивная кружка.

— Ох, хорошо пошла! — громко рыгнув, Алька, как и была голая, развалилась прямо на землю у костра, широко раскинув ноги, — давай, что ли шашлычков пожарим, а то после третьего стакана я всегда дико жрать хочу.

Серый с Танькой безмолвно стали разгребать костер, чтобы вытащить из него угли.

— Алечка, — робко спросила вдруг Таня, — а о чем вы говорили с тем парнем? Вы так умно беседовали, что я ничего не поняла. И что за Нардая?

— Да пошел он, этот козел, знаешь куда, — она почему-то махнула рукой в мою сторону, — с этой Нардаей лучше не связываться. Нормальным людям, по крайней мере.

— А что, она тут и вправду существует? И что это вообще такое? удивился на этот раз Серый.

— А хер ее знает. Слышала я про нее от одного знакомого дурика, — она резко села и, не дожидаясь приглашения, налила себе стакан водки, — Короче, поехали как-то двое в мае месяце в эти места. Пили здесь три дня, не просыхая. Да видно, не рассчитали сил — одна бутылка водки лишней осталась. Под конец даже одолеть ее не смогли, ха-ха-ха, во козлы! — Алька вновь залпом опрокинула в себя водку и продолжила рассказ. Самым потешным при этом было наблюдать за Татьяной, которая слушала ее с таким видом, как если бы, например, сама Ким Бессинджер, чьей страстной поклонницей она являлась, сидела бы перед ней в вечернем платье и рассказывала великосветские новости в самых изысканных выражениях.

— И приехали они сюда снова уже в августе, продолжила Алька, Бутылку-то ту они под сосной закопали и зарубку сделали. А когда откопали, видят — пожелтела почему-то водка. Вначале пить ее не стали пили то, что с собой привезли. И под конец — все наоборот случилось. То есть не хватило им до полной кондиции как раз этой бутылки. И, конечно, открыли ее, хватанули по стакану той желтой водки, и отключились. Ну, через какое-то время один в себя приходит и видит, что другого рядом нет, и лес стал совсем не тот, что был раньше, деревья расступились и прямо перед ним лежала дорога… — Алька поставила опустевший стакан на землю, встала на ноги и протянула руки к костру, — и дорога звала его, это было нечто, от чего нельзя было отвести глаз. Она была устлана сухими желтыми листьями, деревья не были похожи ни на одни, существующие в природе, их ветки образовывали вверху шатер, из которого лился изумрудный свет. А вдали шевелилось что-то черное, мрачное, в нем чувствовалась угроза безумцу, который осмелится проникнуть в самые сокровенные тайны мира. Но бывают минуты, когда не боишься ничего, даже смерти. И он пошел вперед. И в этом даже не было вызова, не было ярости и гнева, его просто манил зов неизвестного, — Алькин голос стал меняться, хрипотца куда-то ушла, с каждой фразой он становился все сильнее и богаче интонациями.

— А деревья не молчали, они шептались друг с другом на неведомом языке, слова были непонятны, это были даже не слова, а просто шорох листьев. Но смысл слов того шороха был ему созвучен до глубины души, то был язык подсознания…

То были давно забытые легенды канувших в Лету эр, когда люди еще не объявили себя повелителями природы, а были лишь органичной частью ее. И все имело свой смысл — и рождение, и старость, и смерть, и снова рождение.

И деревья шептались друг с другом:

— Для чего это надо?

— Ни для чего, все это никогда не существовало и не будет существовать под этим небом.

— Тогда зачем это надо?

— Затем, что это повторяется изо дня в день, и пройдет не одно тысячелетие, пока это не сотрется временем.

— Что знаменует собой это?

— Ничто, оно ничтожно по сути своей, и не стоит нагибаться, чтобы поднять это с земли.

— Тогда зачем это существует?

— Потому что нет ничего лучше и совершеннее этого, это последний венец творения разума, и гибель этого есть гибель всего, что существует во вселенной.

— Как ты назовешь вселенную?

— Пылинкой.

— Повтори, как ты ее назовешь?

— Мощной безличной силой.

— А кто ее обитатели?

— Боги, ибо нет ничего прекраснее, чем разум и жизнь. И вместе с тем безумцы, пожирающие самих себя.