Тропа тайкера

И еще я вдруг вспомнил свою мать. Она работала на оружейном заводе, и дома бывала очень редко. Время было военное, и работали там буквально на износ. Так что приходила она с миской ячменного супа, прибирала за мной, и назад уходила. Даже ночевать не оставалась. Я, конечно, понимал, что невозможно такое - не спать сутками, но совсем не обижался на нее. Дома спать было вообще невозможно - только впадать в ледяное забытье и мечтать о смерти. Если бы наша комната располагалась на верхних этажах, можно было бы попробовать переползти через подоконник и выпасть вниз, но первый этаж не давал никаких надежд. Во время каждого очередного авианалета я молил, чтобы бомба упала в ту дыру, через которую дожди заливали мою комнату, и хоть немного промывали полы от моего дерьма. Поэтому мать я совсем не осуждал, что она не оставалась со мной рядом - ни один здравомыслящий человек по своей воле бы здесь не остался. Или бы непременно сошел с ума.

Шел уже седьмой (а может девятый) день, когда я видел свою мать в последний раз. Я умирал от голода. Хорошо хоть всю неделю были дожди жажды не было. От нее страшная смерть, а от голода - ерунда.

В окно я так и не посмотрел, так как с удивлением услышал стук приближающихся шагов к дверям моей комнаты. Шаги были явно мужские. Я перекатился с живота на бок, чтобы рассмотреть, кого же могло занести в это проклятое Богом место. Дверь отворилась, и в комнату вошел "яйцерез" с автоматом на правом плече. Меня поразил серый блеск на его ресницах впрочем, с голодухи это могло и померещиться.

- Есть хочешь? - спросил офицер. Я отрицательно покачал головой. Мне действительно ничего не хотелось, поскольку мне было уже легко. Всего неделя, и не замечаешь ни голод, ни холод, ни дождь. И чувство полной безысходности, давящее ранее душу тяжелым камнем, уже будто бы растворилось во влажном холодном воздухе.

- Но у меня очень вкусно, - возразил мужчина и ловко, как фокусник, извлек откуда-то тарелку с дымящимся мясом, картошкой и овощным рагу.

- А у меня все равно нечем расплатиться.

- А я разве чего прошу? - удивился "яйцерез".

- В том-то и беда, что нет.

- Не пойму я тебя, малыш, - лицо мужчины приняло озадаченное выражение.

- Все просто. Честные люди все продают за деньги, и ничего больше не требуют. Другие, - я особенно выделил это слово, - обожают делать подарки. И за свои подарки заставляют расплачиваться до конца жизни.

- Может, ты и прав, малыш, - покачал головой мужчина, - но если ты сейчас не поешь, то жизни твоей недолго осталось.

- Вот и прекрасно. Если бы Вы зашли неделю назад, я умолял бы Вас пристрелить меня, а сейчас даже этого не попрошу.

- Ты не хочешь жить?

- Мне все равно.

- Если так, почему бы тебе не покушать?

- Зачем?

- Ну... чтобы сделать мне приятное...

Я рассмеялся ему в глаза. Нет, этот чудак все же смог немного повысить мое настроение и добиться своего - я взял тарелку и с удовольствием поел мясо и впрямь было восхитительным (и откуда он его взял в вымершем городе?). И даже с удовольствием слушал его дурацкий треп. И с еще большим удовольствием пил красное искристое вино из его фляги. Вкус вина показался до боли знакомым.

"Яйцерез" спрашивал меня про отца, мать, откуда я родом, ведь не мог же я всю жизнь здесь валяться. И вдруг мою память как прорвало. Я вспомнил трехэтажный дом из крепкого бруса, с двумя террасами и уютным камином в гостиной, средних размеров пруд во дворе, заливные луга за оградой, и за ними -лиственный лес. И горы вдали. Пасеку возле гречишного поля. И виноградники. Виноградники, равных которым не было нигде в мире! Красное, с иссиня-золотистыми искорками, где вы еще видели такое вино? Где вы еще пили такое вино? А у моего отца была монополия на производство и продажу этого вина - и она должна была мне перейти по наследству. Но кто-то, жестокий и сильный, все это у меня отнял.

И когда я все это вспомнил (спасибо "яйцерезу"), мне вдруг сразу захотелось жить. И я дал себе клятву наперекор всему выжить и мстить. И так, чтобы у этого жестокого и сильного земля под ногами горела, и чтобы он, как и я неделей раньше, молил о смерти.

Позже, когда я вспоминал этот сон, мне было смешно, - мальчишка-калека клянется отобрать назад свои родовые имения. И выходило по клятве, что отец мой аристократ, и мать, стало быть, тоже (на военном заводе-то! с ячменным супом!). Хорошо, что отец, судя по тем воспоминаниям, был уже мертв, и тело его было сожжено, не то в гробу бы перевернулся, узнав, до чего его семья докатилась.