Тропик Змеев

(Возможно, вам интересно будет узнать, что именно этот инцидент и убедил меня все время пребывания в поле неизменно носить штаны. После этого меня больше не волновало, что остальные считают пристойным, а что – нет: слишком уж хорошо я поняла, что мне в любую минуту может потребоваться плыть, бежать или взбираться на дерево, спасаясь от разъяренного зверя. Может, я и могу – или, по крайней мере, в молодости могла – регулярно рисковать жизнью, но делать этого просто ради приличий не соглашусь ни за что.)

* * *

Итак, я сильно ободрала руку, вывихнула плечо и здорово ушибла ноги, приземлившись в ил. Все это значительно замедлило наш прогресс, и, как я упоминала выше, оказалось лишь первой из многих неудач.

До этого дня я не колебалась во мнении, что наши трудности – лишь естественное следствие напряженной работы в опасных условиях. Мне приходилось работать в опасных условиях и до этого, и после, в выштранских горах и в ахиатской пустыне – ведь политиков можно найти повсюду. Но, думаю, в чистой смертоносности с Зеленым Адом могут сравниться только вершины Мритьяхаймских гор. Живя здесь, даже мулинцы, знающие эти места лучше всех, терпят немало лишений. Не столкнись мы с трудностями, это было бы очевидным знаком божьего благословения.

Однако нельзя отрицать, что драконья доля наших проблем свалилась на мою голову. Ведь это я, а не мистер Уикер или Натали, упала с моста, это я на следующий же день была ужалена ядовитой змеей, это я пала бесславной жертвой кишечного паразита, которого пришлось изгонять тщательно отмеренной дозой стрихнина. Я в два приема сломала два пальца, притягивала пиявок, как магнит – стальные опилки, а однажды вечером неловко зацепила ногой один из своих блокнотов, отправив его в костер. Одним словом, я превратилась в ходячую катастрофу.

Воздействие всего этого на мое расположение духа оказалось едва ли не хуже самих инцидентов. Если в Выштране я числилась спутницей мужа и секретарем экспедиции, то здесь считалась равноправной партнершей мистера Уикера, однако чувствовала, что в компетентности с ним сравниться не могу. Между нами вновь появился призрак нашей старой вражды – не столько, надо заметить, из-за него, сколько из-за моих собственных сомнений в себе. Я лезла из кожи вон, чтобы доказать свою полезность (что и вело к случаям вроде сломанных пальцев), питала несправедливую неприязнь к мистеру Уикеру (казалось, не подверженному никаким напастям) – одним словом, превратилась в сущую мегеру. Как только моим спутникам удалось совладать с желанием столкнуть меня в болото? Этого мне уже никогда не узнать.

Но самым вредоносным образом все это сказалось на достижении нашей цели. Я вовсе не забыла о драконьих яйцах и, памятуя о скрытности Мекисавы на этот счет, пыталась расспрашивать Акиниманби: гипотеза Натали гласила, что табу может оказаться гендерным, и подобные вопросы у мулинцев считаются делом исключительно женским.

Сама по себе гипотеза была неплоха, но в данном случае не подтвердилась. Конечно, табу могло быть и сезонным, запрещающим говорить о яйцах во время выведения детенышей, но моих знаний было недостаточно для подобного предположения – впрочем, также неверного. Все это раздосадовало меня настолько, что моя настойчивость вышла за рамки вежливости.

Ответа мне это не принесло, но помогло узнать кое-что другое. Акиниманби, отойдя со мной к краю стоянки, обрушилась на меня с бранью и, между прочим, сказала:

– Зачем бы я стала тебе рассказывать? Ты проклята!

К этому времени община сократилась до Акиниманби с мужем, ее деда, бабки и нашей четверки. Для данного времени года это обычно; в более многочисленные группы мулинцы собираются позднее, и мне выпал случай порадоваться этому обыкновению: в результате нашу перебранку видели лишь немногие.

– Что значит «проклята»?

– От этого все твои несчастья, Регуамин, – ответила Акиниманби, указав на мой сломанный палец. – Колдун наложил на тебя злые чары. И все это знают. И никто ничего тебе не расскажет, пока ты не избавишься от них.

Незадолго до последней убыли в общине кое-кто из подростков рассказывал при мне – и довольно громко – сказки о людях, оказавшихся во власти колдовских чар. Но я не поняла, что эти сказки рассказывались ради меня. Ту же мысль высказывала и Бабушка в той деревне, куда мы отвезли заболевшую малярией Натали, и я отнеслась к ней с таким же раздражением, как и теперь.

– Никто на меня никаких чар не накладывал, – заявила я. – Ни злых, ни любых других. Все это – простое невезение. Ну, как по-твоему, кто мог бы это сделать? Твой муж? Или мать? Или кто-то еще, живший здесь с нами?

– Колдуну не надо быть рядом, – возразила она. – Это мог сделать селянин. Или кто-то в твоей земле.

Поразительно удобно! Винить в неудачах тех, кого даже нет рядом, – все равно что сказать, будто во всем виноват господь бог, а будешь его хулить, накличешь новых бед.

– В моей земле никто не умеет колдовать, – сказала я. – Если кто-то и умеет, то это кто-то из твоего народа.