Тростниковые волки

– Я не знаю, но она называла его Хранитель, и я не спрашивала почему. Он приехал в город. Пробыл в доме один день. Не сказал маме ни слова. Ничего. И ушёл. Больше мама его не видела.

– А куда он ушёл? Зачем он приезжал? Что ему здесь было нужно?

Я задавал вопросы, Гадалка отрицательно качала головой:

– Не знаю. Я ничего не знаю. Поймите же наконец, что высшие силы не отчитываются перед людьми. Те обрывки знания, что нам даны, – уже благо сами по себе. Мы должны быть счастливы, что они нам даны, и не стремиться к большему.

– Но вы же стремитесь! Вы же сами рассказывали, что не хотите жить своей жизнью, что хотите жить чьей-то чужой.

Гадалка посмотрела на меня очень серьёзно:

– Слушайте. Я уже битый час пытаюсь вам объяснить, но вы словно ребёнок. Для вас это что – игрушки? Вам кажется, что вы на сафари поехали? Хочу – живу этой жизнью, хочу – живу той, да? Это очень опасно! Очень, очень опасно. Когда ты… заступаешь за линию… тебя начинают корректировать…

– Приходят корректоры?

Гадалка вдруг встрепенулась и активно замахала руками:

– Нет-нет. Нет. Пока твои действия обратимы, корректоры не явятся сюда сами. Есть много других способов корректировок. Сами они приходят тогда, когда речь идёт…

– О жизни и смерти? – спросил я.

– О смерти, – сказала Гадалка.

– Поэтому вы не рожаете? – спросил я. – Вы знаете, что вам ничего не угрожает, пока вы не выполнили своего предназначения, верно?

Она усмехнулась:

– Послушайте, я и так уже потратила на вас много времени. Вы ведь пришли сюда не для того, чтобы изучать мою карму, верно? – Последнее слово она произнесла, явно передразнивая меня. – Я уже сказала вам всё, что знала. Ганс Брейгель ушёл на следующий день после приезда и больше сюда не вернулся. Что ещё вас интересует?

– А мы можем увидеть комнату, в которой он жил?

– Нет, не можете. Если вы думаете, что моя мать трепетно хранила вещи так, как они лежали после его ухода, то вы ошибаетесь. Это теперь моя комната, и там лежат мои вещи. Это мой дом. Имею я право не впускать в свой дом наглых пришельцев, как вы думаете?

– Имеете, – сказал я и встал, чтобы уходить.

Верба тоже встала.

– Не спотыкайся, – вдруг сказала Гадалка Вербе.

– Я… не спотыкаюсь, – ответила она.

– Вот и не спотыкайся, – повторила Гадалка, и лицо её при этом было убийственно серьёзно.

Мы вышли на улицу и пошли по мостовой.

Старый город Каменца-Подольского был красив, но беден, как принцесса в изгнании. Древние здания, крепостные стены и башни внушали благоговение и отдавали даже какой-то чопорностью, но местами то тут, то там вдруг появлялись проплешины, строительные леса или провалы, заделанные кирпичом.

Город жил неторопливой жизнью середины буднего дня маленького западного городка. Люди не ходили, а прохаживались по тротуарам, временами попадались туристы с фотоаппаратами и неизменными сувенирами, уличные лоточники присматривали вполглаза за проходящими мимо, и даже машины, казалось, ехали медленно и тихо, чтобы не нарушать размеренного ритма провинциальной жизни.

Но я не замечал всего этого – мои мысли вертелись вокруг Гадалки, нашего разговора и Ганса Брейгеля, от которого я был, казалось, так же далеко, как и до приезда сюда. Ну что ж, по крайней мере теперь я был почти уверен в том, что Ганс Брейгель действительно погиб и что погиб он где-то в зоне притяжения Каменца.

– У меня у одного сложилось впечатление, что она говорит куда меньше, чем знает? – спросил я у Вербы.

– А, ты тоже заметил! – кивнула она. – Я думаю, что процентов тридцать из того, что она нам сказала, – враньё. А оставшиеся семьдесят она тщательно фильтровала, чтобы не выболтать нам чего-то важного.

– Зачем? – спросил я.

– Откуда я знаю? Я только начинающий детектив, не то что ты. – Она взяла меня под руку и осторожно прижалась. – Мне кажется, нам стоит подумать вот над чем: как всё это связано с Русалкой и её отцом?

– Нет уж, дорогая, – сказал я, – давай решать задачи по одной. Думая обо всём сразу, можно мозги себе свернуть. Слушай, а Тадж-Махал – это ведь мавзолей, да?

– Ага, я тоже об этом подумала. Янтарный мавзолей – и свечей у неё в доме хоть отбавляй. И всё равно ни черта не понятно. Чёрт-те сколько с ней разговаривали – и ничего не узнали.

– Всё-таки кое-что она нам выболтала.

– Что?

– Она сказала, что её мать работала над строительством каких-то укреплений.

– И что?

– Летом сорок второго Каменец-Подольский находился в глубоком тылу немецкой армии. Никаких фортификаций здесь строить не могли, тем более что Красная армия оставила нетронутым каменец-подольский укрепрайон. Немцы его обошли сбоку, и гарнизон просто снялся и ушёл, оставив всё фашистам.

– Тогда что же они тут строили?