Троцкий. «Демон революции»

Пленник большевистской идеи немногим отличался от других вождей в трактовке роли пролетарской партии в социалистической революции. Здесь Троцкий тоже шел в фарватере Ленина, который не скрывал свое видение роли авангарда рабочего класса. «Когда нас упрекают в диктатуре одной партии… мы говорим: да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем»{8}. Монополия одной партии на власть, на мысль, на решения – также один из истоков рождающегося тоталитаризма, который рано или поздно должен был привести большевизм к историческому поражению. Огосударствление единственной партии делало ее тоталитарной, полицейской. С.И. Гусев, бывший член РВС 2-й армии, а затем Восточного, Юго-Восточного, Южного, Кавказского и Туркестанского фронтов, комиссар Полевого штаба Реввоенсовета Республики, начальник Политуправления РККА, на XIV съезде ВКП(б) произнес страшные слова: «Что это за задушевные мысли, которые являются конспиративными от партии, которые нужно скрывать, ибо если кто-нибудь сообщает Центральному Комитету, то сейчас же начинают кричать, что это доносительство… Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, т.е. должен смотреть и доносить… У нас есть ЦКК, у нас есть ЦК, я думаю, что каждый член партии должен доносить. Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства…»{9} Более откровенно не скажешь. Потрясающий цинизм при полицейском мышлении партийного руководства окончательно превращал партию в инструмент тоталитарной диктатуры.

На II Конгрессе Коминтерна Г.Е. Зиновьев сделал доклад о роли коммунистической партии в эпоху пролетарской революции. Доклад прозвучал 23 июля 1920 года, а 26-го числа по этому вопросу выступил Троцкий. Отвечая испанскому синдикалисту Пестанье, Троцкий объясняет на примерах, в чем заключается роль коммунистической партии в России:

«Сегодня мы получили от польского правительства предложение о заключении мира. Кто решает этот вопрос? У нас есть Совнарком, но и он должен подлежать известному контролю. Чьему контролю? Контролю рабочего класса как бесформенной хаотической массы? Нет. Созывается Центральный Комитет партии, чтобы обсудить предложение и решить, дать ли на него ответ, и какой. А когда мы должны вести войну, создавать новые дивизии, найти для них наилучшие элементы, – куда обращаемся мы? – спрашивает Троцкий. И отвечает: – К партии. К Центральному Комитету… Так же обстоит дело и с аграрным вопросом, с продовольственным и со всеми другими»{10}.

Раскрывая механику руководства крестьянством, Троцкий с немалой долей политического цинизма заявляет:

–  Здесь мы маневрируем между различными слоями крестьянства, – одних привлекаем к себе, других нейтрализуем, третьих подавляем бронированной рукой. Это – маневрирование революционного класса, который стоит у власти и может совершать ошибки, но эти ошибки входят в инвентарь партии…»{11}

Партия превращается в государственный идеологический орден, где даже ошибки – «инвентарь», ибо никто ее не контролирует. После захвата власти она, естественно, ни с кем делиться ею не собирается. По сути, у Ленина, Троцкого, Сталина и других «вождей» Советская власть ассоциировалась с властью партии. И они не скрывали этого. Делая доклад о военном строительстве на VII Всероссийском съезде Советов 7 декабря 1919 года, Троцкий заявил:

–  Я должен сказать, что в лице наших комиссаров, передовых бойцов-коммунистов мы получили новый коммунистический орден самураев, который – без кастовых привилегий – умеет умирать и учит других умирать за дело рабочего класса{12}.

Пройдет четыре года, и позиция Троцкого несколько трансформируется. Он выступит против «бюрократизации партийного аппарата», против «ложной внутрипартийной линии Центрального Комитета», «секретарского всевластия»{13}. Но он никогда не поставит под сомнение правомочность одной партии вершить судьбы миллионов людей в огромной стране. Он лишь хотел «демократизировать организацию рабочего класса», не желая понимать, что в монопольном одиночестве она с неизбежностью станет орудием тоталитаризма. Троцкий рвался вперед, а тоталитарные цели партийной монополии поворачивали его лицом к прошлому.

Троцкий был в плену утопической Идеи, но он сражался. Сам носитель утопических идеалов, он после своего триумфа вступил на путь оппозиции к сталинскому режиму. Однако это был странный еретик: молясь Марксу, Ленину, пытаясь возродить «истинный большевизм», Троцкий одновременно самоотверженно боролся против цезаризма Системы, ее обюрокрачивания, отступничества Сталина. Он не хотел понять, что сталинизм родился из ленинизма.

После 1926 года у Троцкого не было шансов победить Политбюро и его нового вождя. Ну а если бы, представим на минуту, победил? Что могло бы кардинально измениться? На мой взгляд, изменений было бы мало.