Труба и другие лабиринты

И хорошо еще, что окна выходили на безлюдный овраг, и не потревожили жителей дома номер девять сердобольные соседи, но сами они, выскочив из квартир, догадались, что случилось.

Смола пролилась в открытые стыки и стекала всю ночь: оплывала, густея, кое-где огрузла узлами и к утру замерла кистями да трубчатыми складками у самой земли, как бы застывший водопад или сталактитовый занавес.

Женщины долго смеялись.

Шафиров же схватился за сердце или за телефон в кармане, успев шепнуть, что вызывать дежурную бригаду нельзя, а надо, не медля, собрать людей надежных, неболтливых, с хорошей техникой. И Застрахову пришлось останавливать строителей и отправлять в краткосрочный отпуск, а жильцов распределять в оцепление и по точкам. А Мусе поручили снабжение и работы.

«Иггдрасиль!»[80]

– процедил Муса, словно бы злословя, и ухмыльнулся горько, говоря: никакой труд не в тягость и нечего страшиться тому, кто побывал в Мекке и Медине, и обошел семикратно Каабу, и омылся в колодце Замзам[81] – но кто одолеет жадность глупца?

И больше не сказал ни слова во все время, пока визжали пилы и сновали у дома подъемники МЧС, пока срезали снизу вверх сводчатые, остекленевшие ломти, пока глазели зеваки, как обваливаются они в мешки под веселый, мастеровитый матерок.

К утру все было чисто.

Через день возобновили плановые работы, оштрафовали Урочковых и Волотовских, и заочно – зятя их Сливченко, без лишних прений и разбирательств.

Жизнь потекла прежним руслом.

И только Шафиров ходил мрачнее тучи, и вскоре признался соседям, что помутились глаза и сердце его, точно тенью, от страха[82].

Боюсь, проговорил он, просочится тайна и уйдет самотеком. Ведь строители – чужаки: закончат отделку и утекут себе в угорские земли, а вот спасатели были здешние. Входили в дом, по стене лазали, кружили вокруг да около – вроде бы и проверенные, но кто скажет, что усмотрели, кто поручится за их языки? Да и любопытствующих с улицы нанесло немало – разве уследишь за каждым? И ведь не то страшно, что будут болтать, а то, что никогда не знаешь, где поджидают жадные до чужого. И значит, еще и еще раз: готовность – прежде всего, повторил он, держась за сердце, и оглядел соседей. И они увидели, что мутны глаза его, и перстень потускнел, и поняли: опять придумал что-то совоголовый Шафиров.

И на другой день, под вечер, он сам пошел по квартирам и говорил: с иными по одиночке, с кем – по трое, а иногда – с целым этажом.

И говорил с ними девять дней и ночей, и сказал девяносто девять тысяч слов.

5

«Откуда ваше богатство?» – спросят у вас. Не важно, кто. Могут спросить. А если спросят, отвечайте: «Нетрудно сказать».

И говорите так: с прошлой зимы, а точнее едва ли кто скажет, потому как у всякого венца два отца, а беда всегда сирота. А к нам, мол, пришла беда, откуда не ждали, да никто не хотел открывать ворота, зато ударилась беда оземь и обернулась удачей – по слову пословицы: не было б счастья, да несчастье помогло.

А у нашего счастья отец один, а пасынков да падчериц много. И потому имени не назовут, сказок наплетут, а правду сокроют.

Было же – скажете – так.

Прошлой зимой, в морозы, под вечер, явился в дом человек. Чужой. В долгополом пальто, но с голой головой. Ходил по этажам, звонил в звонки, колотил в косяки – кого-то искал. Но был хмелен, почти несловесен – а те слова, что удавалось разобрать, казались темны, невнятны, угарны. Только ясно было, что человек заблудился, ошибся, попал не туда.

И где-то ему не открыли вовсе, где захлопнули дверь перед носом, а кое-где, похоже, дали толчка.

И он пошел из дома вон, но до выхода, видно, не дотянул. Упал или присел на пол прямо у входной двери в подъезде – и так, полусидя спиной к стене, заснул.

А был подъезд в те времена вонюч и, как всегда, затоплен грязью да не протоплен теплом. И человек протянул ноги по одежке своей почти к самому порогу, так что приходилось переступать всякому входящему.

И вот кто-то, проходя, сжалился и вызвал скорую. А кто – уже никогда не узнать: чем чаще спрашивают, тем больше имен называют в ответ, тем горячее становятся ответчики, а правда тонет все глубже.

Скорая меж тем оказалась нескорой. И собрались некоторые сердобольные над лежащим, говоря: что же? Вот уж второй час пошел, а человек остывает на каменном полу. И видно, что не бродяга, не пропойца[83], хотя и без шапки: пальто дорогое, заморского кроя, ботинки тонкой кожи, надушенный шарф… И, собравшись, подняли его и отнесли в квартиру. А в какую, куда – теперь уже никто не скажет.

Едва уложили замерзавшего на лоскутное одеяло[84] – появились доктора. Стали выспрашивать, кто вызвал помощь и кем приходится лежащий на одеяле хозяевам. И, не дознавшись, велели раздеть лежащего до пояса, осмотрели, пощупали, растерли нашатырем и сделали укол. Лежащий открыл глаза, постонал, огляделся и тут же снова уснул, посапывая ровно.