Труба и другие лабиринты

И тут уже трудно было провести черту между реальностью и болезненной фантазией Даниила Шпильмана, поскольку далее он излагал события (очевидно, воображаемые), которые и послужили спусковым механизмом его психического расстройства.

Якобы вначале он узнал из новостей о намерении Российского Флота продать списанный авианесущий крейсер «Минск» в Южную Корею на слом. Потом – якобы по радио – услышал, что в бухте Шэньчженя собираются открыть военно-тематический музей на борту бывшего российского авианосца. Оставалось, шептал Шпильман, только сопоставить и заняться любимым делом – блужданием по звездчатым сетям и секретным хабам с помощью непревзойденного декриптора… Он уверял, что вытащил не только номера и логистику всех контрактов по сделке, но и располагал точным маршрутом буксировки «Минска». А, взломав сервер[173] ВМФ, получил и посуточный график предпродажной подготовки крейсера. Выяснилось, что «Минск» даже не пойдет в Южную Корею, а будет немедленно перепродан Китаю, и проследует непосредственно в залив Шэньчженя. Шпильман отправился во Владивосток и устроился на верфь вольнонаемным сисадмином

[174]. Якобы воспользовался бардаком, что свирепствовал на флоте в годы распада Империи, и пробрался на борт «Минска». А так как с крейсера в той суматохе тащили всё, что можно, и все, кому не лень, – практически не маскируясь, оборудовал себе тайник в трюме и за три дня до выхода из порта залег там, готовый к автономному плаванию к берегам Шэньчженя[175]…

Взгляд Даниила Шпильмана всегда становился невыразимо печальным, когда ему приходилось признаваться, что его обнаружили быстро и высадили почему-то в порту Тайбэя[176]

, где передали властям… Разумеется, добавлял он еще печальнее, выследили и выдали его конкуренты-хакеры. И теперь для него пребывание в клинике, посреди безмолвных заволжских пространств – единственное спасение от их хозяев, могущественных триад Гонконга[177]…

Даниила Шпильмана можно было отнести к числу самых приятных и даже веселых пациентов отделения, несмотря на то, что он страдал одновременно и от бессонницы, и от тяжелой гипнофобии – то есть вожделел сна и страшился его. Трюмные лабиринты, зеркальные витрины Сянгана, электронные библиотеки – кошмары, преследовавшие его изо дня в день, из ночи в ночь: он боялся, что умрет во сне и останется там навсегда. И в периоды обострения впадал то в обморочную депрессию, то в истерическую восторженность, или – как говорят на его родной Вятке – слегка придрянивал.

В такие дни он обычно писал и рисовал, как сумасшедший, и начинался из-под его карандаша настоящий листопад: обрывки с формулами и до дюжины великолепных рисунков в сутки.

И через некоторое время эти рисунки странным образом заинтересовали того, кого называли Заикой: несмотря на стойкое отвращение к письменности, он подолгу разглядывал их, разглаживая, медленно кивал, складывал в тумбочку. И как-то незаметно сошлись они. Казалось, не было у Шпильмана слушателя более благодарного и улыбчивого, чем Заика; а Даниил как будто научился понимать без слов, хочет ли его сосед спать, есть или слушать. И даже вроде бы рисовал Даниил что-то специально для Заики – конечно, за спиной или в отсутствие его – и только потом вручал…

Спорный вопрос: нельзя ли было обойти все эти подробности?

Ведь коль скоро издатель, публикатор, библиограф интересуется авторством текста, именуемого «Труба», – вопрошающему придется смириться с тем, что ответ попросту невозможен, если не понять, что представляли собой эти двое – Шпильман и Заика…

Естественно, тут не обошлось без женщины, хотя и не было ничего романического, а была медсестра по имени Мария, или Маня Погоняло: вечно всех жалеющая, вечно плывущая по палатам какими-то полукружьями, уютно пахнущая булкой с изюмом – словом, из тех, которые в любой больнице составляют обязательное исключение из общего персонала. Но при этом кажется само собой разумеющимся, что никакой иной судьбы, кроме попадания в психиатрическую клинику, не могло быть уготовано девушке с такой фамилией.