Труба Иерихона

Да что вы о нарушении договоров?.. Всерьез полагаете, что международные договора выполняют из чувства... ха-ха!.. порядочности? Или ещё чего-то такого же нематериального, не подкрепленного авианосцами и крылатыми ракетами?.. Договора, дорогой мой, заключают с теми, кого боятся. И выполняют все пункты до тех пор, пока боятся. А чего бояться сейчас нас, когда мы в такой... простите, Сруль Израилевич, дупе?

А я при чем? удивился Коган. Подумал, спросил подозрительно: На что вы всё-таки намёкиваете?

Это он вообще о финансах, пояснил благожелательно Краснохарев. Тоже подумал, брякнул: Деньги ведь не пахнут?

Кто-то хихикнул, разряжая обстановку. Я сказал настойчиво:

Тут Степан Бандерович засомневался, в самом ли деле великий Толстой призывал не брать французов в плен. Пусть прочтёт, всё-таки министр культуры!.. Там есть ещё одно важное рассуждение... Его в старых школах заучивали наизусть, потом стыдливо из программ выбросили. Это там, где Толстой обосновывает правоту тех, кто отбрасывает все «цивилизованные нормы» ведения войны, чтобы нанести противнику наибольший урон! Помните, о двух фехтовальщиках? Когда русский фехтовальщик увидел, что француз превосходит его, то отбросил изящную шпагу, схватил огромную дубину и стал дубасить француза так, что превратил его в кусок кровавого мяса! Это оправдано как Толстым, так и всем мировым сообществом, которое возвело Толстого на вершину. Ещё непонятно?..

Коган пробормотал, но услышали все:

Что уж непонятного. Когда самому даже вышептать страшно, прячемся за спины классиков...

Я кивнул холодно, продолжал:

Повторяю, чтобы остановить расползание этой заразы по всему миру, американцев можно и нужно убивать всюду. Везде, где попадаются. Туристов ли, иностранных специалистов или любых эмиссаров их образа жизни! Ибо даже так называемые мирные жители, которых в США так стараются вывести из-под удара, являются воюющей стороной. Да это ж они платят налоги, поддерживают трудом и деньгами политику их страны, их военную экспансию. А если даже сами не берут в руки винтовок... то какая разница? Те, что подносят патроны, тоже воюют. И те, кто подвозит бензин к танкам. И те, кто эти танки строит в глубине страны. И те, кто платит налоги, работает, обучает детей. Все, кто там живёт, являются живой силой противника. Без этого смешного разделения на тех, кто носит погоны и кто не носит!

Краснохарев бухнул подозрительно:

А как же эта... как её... слезинка невинного ребенка? Этот грёбаный ребёнок плачет впрямь чугунными болванками! На какую чашу весов бухнет эта стопудовая слезинка, тут же перетянет...

Я развёл руками:

Бомбёжка юсовцев Югославии показала, что для них эти невинные ребёнки в реальности, а не в пропаганде! Если надо разбомбить мост, то хоть весь его обвешай этими ребёнками, имперцы бомбы бросали. Так что, едва выпадает возможность, надо убивать как американского солдата, так и его жену, его детей и его собаку... Ладно, насчет собаки это я перегнул, прошу меня извинить.

Краснохарев красиво изогнул бровь:

А детей за что? Они не воюют.

Они часть сообщества, которое называется юсовцами. Повторяю для тугодумов, когда юсовцы бомбили Югославию, они били по Югославии, не разделяя заводы и детские жизни.

Коган заметил ядовито:

Как вовремя для Виктора Александровича юсовцы побомбили Югославию! Теперь у него такой козырь...

Я кивнул:

Глупо было бы им не воспользоваться, верно? Теперь я везде буду напоминать, как американские самолеты бомбили школы и детские садики, в то же время не поразили ни единого танка, хотя гонялись именно за ними!.. Ни единого, об этом писали во всём мире! Я буду напоминать, что однажды был такой красивый город Дрезден, старинный город музеев, где никогда не было военных заводов или военных частей... Американская авиация стёрла его с лица земли за одну ночь страшными ковровыми бомбардировками. Не осталось ни единого дома! Погибли все: мужчины, женщины, дети... И что же? Американцев судили за это тягчайшее преступление? Нет, это они поспешили занять судейские кресла и судили тех... кого бомбили! Как, впрочем, везде захватывают эти судейские кресла и сейчас.

Краем глаза я видел, как Мирошниченко неслышно исчезал, появлялся, тихий и бесшумный, как бесплотный дух. Сейчас появился с Михаилом Егоровым, министром внутренних дел, тот скромненько сел на краешек и уставился на президента. Мирошниченко положил перед Кречетом очередной листок, а пока тот читал, сбегал к самому крупному телевизору, включил. Замелькали кадры с плачущими женщинами, взволнованные лица очевидцев, а телерепортер, захлебываясь от праведного гнева, с жаром рассказывал про побоище на кладбище.

Сказбуш сказал быстро:

Я не стал беспокоить вас такой мелочью, Платон Тарасович. Операция, которую мы провели совместно с МВД, прошла успешно.

Кречет пару минут слушал льющиеся в телеэкрана взволнованные речи о попрании человеческих прав, скривился:

Нужно ли было на бронетранспортёрах? Не много ли чести?

Егоров кашлянул, вскочил, голос был торопливый и сбивчивый: