Трубадура

Поэтому Тура разбирает архив деда. Господи, в жизни не видела такого количества рукописных текстов. Сейчас уже и напечатанные компьютерным способом бумаги постепенно уходят в тень, уступая главную роль буквам на экранах электронных гаджетов. Да и буквы часто норовят заменить эмотиконами.

А тут – такое богатство. Папки на тесемках, старые, картонные, пыльные. Тура чихнула и положила папку на место. Сначала здесь необходимо провести генеральную уборку.  Но – не сегодня. Тура дернула на себя правый верхний ящик – тот, что всегда под рукой. Заперт. А ключ от него – наверное, тот, который обнаружился в кармане домашнего коричневого кардигана, когда тело переодевали сотрудники ритуального агентства.

Тело. Те-ло. Она уже привыкает. Да и тела как такового уже не существует, лишь урна в ячейке в новом современном колумбарии. Дед тогда, три года назад, велел ей после кремации подхоронить прах к Машеньке и Кларочке – к жене и сестре, стало быть. Тура так и сделает, но позднее. Сейчас визит на кладбище и все, ему сопутствующее, находятся за границами ее возможностей: физических, психологических, эмоциональных. Тура обернулась и достала с книжной полки ключ.

В ящике поверх всех бумаг лежал конверт. Был он большой, чисто белый, с единственной крупной четкой надписью прямо посредине.

Вскрыть после моей смерти. П.К. Дуров.

И подпись.

Тура вскрыла, не колеблясь. Внутри оказалось два конверта поменьше. Один был помечен: «Моей дочери, Елене Дуровой», второй – «Моей внучке, Туре Дуровой».

Она долго смотрела на первый конверт. Желание вскрыть и посмотреть было таким сильным, почти нестерпимым,  что кололо в кончиках пальцев. Остановило одно – фотография на столе, на которой  - чета Дуровых в день сорокалетия собственной свадьбы.   Дед даже с нее смотрит сурово и насуплено из-под седых бровей.

Да, дед, да. Я все сделаю, как ты хотел.

Тура вложила  конверт в газету, лежавшую на отведенном ей месте – слева с краю. Так и отнесла в газете к комнате Елены и сунула под дверь. И вернулась обратно в кабинет – знакомиться с последним приветом от деда.

Она останавливалась при чтении несколько раз – слезы не давали ни смотреть, ни дышать. Первый раз споткнулась на первой же строчке.

Дорогая любимая моя девочка!

И долго не могла успокоиться, ходила на кухню пить воду и чиркать спичками. Суровая нитка держалась, но едва-едва.

 А потом были еще слезы, которые капали уже прямо на лист бумаги, размывая написанные мелким четким совсем не старческим почерком строчки. И еще были возгласы удивления, которые не могла сдержать. После девушка долго сидела за столом с письмом от деда в руках, глядя пустым, ничего не видящим взглядом в стену напротив. На щеках подсыхали, стягивая кожу, дорожки от слез, а Тура все пыталась осмыслить прочитанное.

Да, Павел Корнеевич, умеете вы удивить…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

13.7

*

Елена вошла, как обычно, без стука.

- Что ты мне подкинула?

- Это письмо от деда. Тебе.

- Откуда оно у тебя?

- Оно было в его кабинете. Я начала там разбирать потихоньку.

- Какое право ты имеешь трогать без моего ведома вещи моего отца?! – Елена, и раньше не отличавшаяся разумностью,  в последние дни вела себя особенно нервно. Если не сказать – неадекватно.

- До недавнего времени тебя не интересовало ничего, касающееся Павла Корнеевича.

- А теперь касается! – мать повысила голос. – Ты знаешь про нотариуса?!

- Да.

- Звонила?

- Нет.

- Завтра идем туда!

Тура лишь пожала плечами. С завтрашнего дня она официально безработная. Не только сирота, но и безработная.

*

У нотариуса Снежной соответствующее фамилии лицо – абсолютно бесстрастное, даже неживое будто. И обстановка кабинета под стать хозяйке: все стерильно, ровно, по линейке. Включая фикус в углу. Деду бы тут понравилось.

Тура вздрогнула от громкого и четкого голоса. Надев на нос очки, до того лежавшие с помощью цепочки на необъятной груди, нотариус Снежная приступила к оглашению завещания Павла Корнеевича Дурова. По окончании которого начался скандал.

Громкий, безобразный, с криками, скидыванием бумаг со стола и попытками вцепиться Туре в волосы. Спасло девушку только то, что они с матерью сидели друг напротив друга, между ними был стол, и удалось успеть отстраниться.

 Даже монументальная Снежная дрогнула фактурой. Явившийся по зову помощник попытался предложить Елене воды, был щедро окроплен предложенным и растерянно уставился на начальницу – в отличие от нотариуса, помощник был молодым, не старше Туры, и явно таких сцен на своем профессиональном веку еще не видел. А Снежная, поначалу опешившая, пришла в себя быстро. И угомонила Елену, указав пальцем на кнопку вызова охраны и проинформировав, что приедут в течение двадцати минут.

Елена Павловна замолчала, но смотрела на дочь так, что Туре стало страшно. По-настоящему страшно.