Андрей Платонов

«Труд есть совесть»

Из записных книжек разных лет

Блокноты, тетради, записные книжки – это, вероятно, лишь огромное название уже давно существующего и все еще нового, то есть формально не узаконенного, литературного жанра. Этот жанр существует для небольших произведений, которые всего удобнее и полезнее излагать именно способом «записной книжки».

Если же блокноты и записные книжки являются складочно-заготовительными пунктами литературного сырья, то было бы странно опубликовывать что-либо «из записной книжки», потому что питать читателя сырьем нельзя, это есть признак неуважения к читателю и доказательство собственного высокомерия.

1931–1933

Искусство должно умереть – в том смысле, что его должно заменить нечто обыкновенное, человеческое; человек может хорошо петь и без голоса, если в нем есть особый, сущий энтузиазм жизни.

Писать надо не талантом, а «человечностью» – прямым чувством жизни.

Преодолеть, простить недостатки друг друга нельзя, не имея чувства родственности.

Сквозь череду горя, труда и бедствия – к молодости, к вере и радости…

Напряжение нежности.

И новые силы, новые кадры могут погибнуть, не дождавшись еще социализма, но их «кусочки», их горе, их поток чувства войдут в мир будущего. Прелестные молодые лица большевиков, – вы еще не победите; победят ваши младенцы. Революция раскатится дальше вас! Привет верующим и умирающим в перенапряжении!

Как непохожа жизнь на литературу (мальчик в Мелекесе): скука, отчаяние. А в литературе – «благородство», легкость чувства и т. д. Большая ложь – слабость литературы. Даже у Пушкина и Толстого – мучительное лишь «очаровательно».

Оставляй для судьбы широкие проходы.

Ночное пение аэродинамических труб во всех крупных городах мира – вот мелодия времения, истории.

Крестьянин имеет переменную душу от погоды, от ветров.

1936–1938

Человечество – без облагораживания его животными и растениями – погибнет, оскудеет, впадет в злобу отчаяния, как одинокий в одиночестве.

Надо относиться к людям по-отцовски.

Это и есть новая любовь между людьми – сквозь души других.

Трагедия оттертости, трагедия «отставленного», ненужного, когда строится блестящий мир, трагедия «пенсионера» – великая мука.

Критика, в сущности, есть дальнейшая разработка богатства темы, найденной первым, «основным» автором. Она есть «довыработка» недр, дальнейшее совершенствование мыслей автора. Критика может быть многократной.

Первый автор обычно лишь намечает, оконтуривает недра и лишь частично их выбирает, а критик (идеальный) доделывает начисто несовершенное автором.

1941–1950

Явная, демонстративная доброта бывает компенсацией тайного зла. Мне нужен рассказ об этом.

У многих людей ум заменяется наглостью, иронией, насмешкой – «вы интеллигенты»… Но за этим – невежество хулигана. Эгоизм жулика.

Назначение литературы нашего времени, времени Отечественной войны, это быть вечной памятью о поколениях нашего народа, сберегших мир от фашизма и уничтоживших врагов человеческого рода.

В понятие вечной памяти входит и понятие вечной славы. Вероятно, этим назначением литературы она сама полностью не определяется, но сейчас именно в этом направлении лежит ее главная служба.

Слово «вечный» не будет преувеличением, если образы людей нашего времени будут запечатлены в произведениях, полных истины действительности, одухотворенных оживляющим мастерством писателя.

Остающиеся жить обязаны вечной памятью по ушедшим из жизни героям, потому что живые сохранены подвигами тех, кто погиб. Но нельзя от следующих за ними поколений требовать столь многого: человеческому сердцу свойственны не только совесть, долг и память, но также и забвение. Задачей искусства и является создание незабвенного из того, что преходяще, забвенно, что погибло или может погибнуть, но почему мы, живые, обязаны жизнью и спасением, – в такой же мере обязаны, как матери; искусство должно здесь, преодолев недостаток человеческого сердца, склонного к забвению, восстановить справедливость.