Трудный поиск. Глухое дело

— Сейчас мы можем устраивать встречи подростков со старыми большевиками, с писателями, — как бы в раздумье сказал Георгий Иванович, — а запрем...

— А народных артистов не приглашали? Ансамбль Моисеева? Или филармонию?

Не обращая внимания на ядовитые интонации в голосе Юшенкова, Анатолий спокойно откликнулся:

— Не плохо бы.

— Безобразие! — вспылил Юшенков. — Либерализм развели. Партия и правительство требуют усилить борьбу с преступностью, а они тут дом отдыха устраивают. Преступник ждет суда, а ему условия создают, книжки подсовывают, кино, телевизор.

— Неверно это, — сказал Анатолий.

— Что неверно?

— Все. Во-первых, неверно, что мы устроили дом отдыха. Режим остался режимом, а изолятор изолятором. Неверно и то, что мы своим экспериментом ослабляем борьбу с преступностью. Есть ведь разница между взрослым рецидивистом и свихнувшимся подростком. Одно и то же требование — усилить борьбу — имеет для них разное значение. По отношению к заматерелому преступнику это значит — сделать режим строже и жестче, никаких поблажек. Для подростков в изоляторе — другое. В запертой камере и при полном безделье они портятся еще больше, еще быстрее скатываются в мир уголовщины. Получается не усиление борьбы, а наоборот — поощрение преступности.

— Ты меня в философию не втягивай, — махнул рукой в его сторону Юшенков.

— Нет, простите, — повысил голос Анатолий. — Разговор слишком серьезный, и я прошу меня выслушать. Вся беда в том, что у нас нет науки о перевоспитании преступников. Поэтому нет и научно обоснованной работы с ними. С одной и той же меркой мы часто подходим и к выродку, у которого руки в крови, и к случайно свихнувшемуся человеку. Мы ждем помощи от ученых, но ждем, не сложив руки, — сами думаем, ищем, экспериментируем. Не случайно сейчас так много говорят о дифференцированном подходе. Самый правильный и мудрый подход. На него и опирается наш эксперимент. И никакие инструкции предусмотреть его не могли.

— Поумней тебя люди продумывали вопрос и составляли инструкции. Твое дело выполнять. Ходи по камерам, беседуй, вправляй мозги.

— Осточертели им эти камерные беседы. Организм подростка требует движения, рукам нужен осмысленный труд, мозгам — пища для мыслей.

— Хватит разводить демагогию. Скажи, что хочешь облегчить себе жизнь. Доходить до каждого в камере, конечно, потруднее, чем обрабатывать всех гамузом.

— Почему же труднее? — удивился Георгий Иванович. — Отбарабанить в камере и закрыть за собой дверь на два оборота — проще всего. Так испокон веку делалось, и никакого толку не добивались.

— Соблюдайте режим, никакого другого толку от вас не требуют.

— Мы сами от себя больше требуем, — сказал Анатолий.

Юшенков строго на него посмотрел. В реплике этого молодого задиристого воспитателя ему послышались те нотки бескорыстной увлеченности, которых он не терпел в служебном разговоре. Не терпел, потому что не верил в их искренность, и еще по той причине, что они вносили в деловую беседу неуместную чувствительность.

— Хватит! Наслушался! Советую немедленно устранить все нарушения. Это в ваших интересах. Приедет комиссия, разберется во всех безобразиях, которые вы натворили. Если убедится, что исправили, оргвыводы будут полегче.

Юшенков распрощался и уехал. Долго молчали. Анатолий встал и сказал почти официально:

— Я, Георгий Иванович, Рыжова не пересажу. И соревнование закрывать не буду. Или увольняйте. Лучше совсем уеду куда-нибудь, но на такое не соглашусь.

— Уехать — не подвиг. Нашел чем пугать... Юшенков, конечно, сила, шуму будет много. Но есть инстанции повыше.

— Всю ответственность перед комиссией могу взять на себя.

— Зачем же так громко? Возьмем вместе.

22

Ехали на зеленом газике. За рулем сидел комиссар Володя, тот строгий юноша, который выпроваживал Антошку из комитета комсомола. Он и сейчас не одобрял ее соседства, ни разу не повернул к ней головы и крутил баранку, широко расставив бронзовые локти с таким видом, как будто никого больше в машине не было. Зато Илья, устроившийся сзади среди тяжелых мешков и коробок, обеими руками вцепился в металлический поручень переднего сиденья, навис над Антошкиным ухом и говорил за троих. Когда газик подпрыгивал на ухабах, голова Ильи, как притянутая магнитом, касалась Антошкиной прически. Илья жалел, что ухабы попадаются редко, и старался использовать любой толчок, чтобы подскочить и податься вперед.