Трудный поиск. Глухое дело

— Об этом мы еще условимся. А пока держите меня в курсе событий по телефону.

7

Анатолий не сразу привык к новому месту службы. Каждое утро, сворачивая с оживленной улицы, он покидал мир высокого неба и открытых дорог, мир людей и машин, передвигавшихся по своей воле, и, входя под глубокую арку, словно вступал на затерявшийся в океане большого города островок отверженных. Лязг массивных замков, запиравшихся за спиной, стальные прутья решеток, узкие лестницы с пролетами, затянутыми проволочной сеткой, безмолвные коридоры, где никогда не слышалось смеха, угрюмые лица заключенных — все это угнетало, вызывало мрачные мысли и особенно часто одну: «Зачем ты сюда пришел?»

Ему не нужно было доказывать необходимость этих стен и решеток, ограждавших честных людей от уголовников. За тысячелетия цивилизации человечество ничего лучшего придумать не могло. Сколько пройдет еще времени, пока тюрьма станут ненужными, тоже лучше не задумываться. Главное — найти свое место, почувствовать себя делающим полезное дело.

Об этом они говорили с Ольгой Васильевной и Антошкой, когда решение еще не было принято окончательно. Он только узнал кое-что об условиях предстоящей работы и пришел поделиться сомнениями.

Антошка, конечно, пришла в восторг.

— Иди, Толик, — благословила она. — Это же здорово! Ты на них будешь влиять, и они будут перековываться.

Ольга Васильевна интересовалась подробностями, которых он и сам не знал, и видно было, что она не одобряет его намерения, На прямой вопрос она ответила уклончиво:

— Видишь ли, Толя, работу воспитателя я считаю самой нужной и благородной, где бы она ни проводилась. Но когда эта работа носит формальный характер, она у меня симпатий не вызывает.

— Почему вы думаете, что она будет формальной?

— Мне так кажется. Есть должность, ее и заполняют, а о сути не беспокоятся... Сколько времени находятся там эти подростки?

— Пока идет следствие, потом суд, кассация — в среднем месяца два-три.

— А потом одни уходят и приходят другие?

— Другие.

— Вот видишь! Как же можно при такой текучести вести воспитательную работу? Если бы я согласилась за три месяца перевоспитать трудный класс, ты по праву назвал бы меня халтурщицей. А у тебя не класс.

— Вы думаете, там воспитание ни к чему?

— Не знаю, Толя, мне трудно судить издалека. Ну как ты сам представляешь себе эту работу? Ну поговоришь с каждым отдельно, соберешь...

— Нет, собирать нельзя. Подследственные и осужденные общаться не должны.

— Час от часу не легче. Как же с ними работать?

— Не знаю, — признался Анатолий. — Мне только ясно, что им нужно помочь. Вы представляете себе, что значит просидеть в камере даже месяц подростку, привыкшему к движению, к смене впечатлений.

— Подумаешь, — сказала Антошка. — Пусть знают, как хулиганить, как людей грабить. Пусть сами помучаются.

— Я с тобой согласен, Антоша. За то горе, которое они причиняют людям, они должны сами испытать и страх, и лишения, и душевную боль. Закоренелых преступников я ненавижу. А тех, кому убить человека ничего не стоит, я бы сам расстреливал. Выродков нужно уничтожать. В этом я убежден.

— И я тоже, — присоединилась Антошка.

— Но речь не о таких. Среди тех, кто попадает в изолятор, выродков немного. Больше преступников случайных, по пьянке, по глупости. Есть действительно несчастные, заблудившиеся. Их еще можно образумить, спасти. Можем мы от такой возможности отказаться?

— Ты ее не слушай, — вмешалась Ольга Васильевна. — Стараться исправить человека обязательно нужно, даже на очень плохого нельзя махнуть рукой.

— Я хочу, чтобы она поняла, — сказал Анатолий, снова обращаясь к Антошке, — если мы будем думать только о наказании, только о том, чтобы они «помучились», мы этим себе же навредим.

— Мне ты этим не навредишь, а им впредь неповадно будет.

— Можешь ты заглянуть на несколько лет вперед?

— Постараюсь.

— Прежде всего, да будет тебе известно, что тюрьмой или колонией уголовника не запугаешь. А вот озлобиться, заматереть в изоляции они могут. Теперь представь себе, что отсидел подросток свой срок, промучился и возненавидел все на свете. Выпускать-то его все равно нужно. Вышел. Кем? Еще более опытным и более опасным. Хотела бы ты с ним встретиться в темном переулке?

— Ну тебя!

— А с кем-нибудь он все равно встретится. И еще больше горя принесет людям. Получится то, что я говорил, — сами себе навредили, подготовили врага еще более лютого. Значит, когда мы заботимся о перевоспитании заключенных, нами движет не слюнявая жалость к «несчастненьким», а забота о честных людях, об интересах общества.

— А тебе не страшно, Толик? — спросила Антошка, тронув его за рукав.

— То есть почему мне должно быть страшно?

— Но они ведь такие... Их много, как набросятся...

— Это они в темных переулках храбрые, а там как бараны.

— Ну, с баранами ты справишься.

Все рассмеялись. Анатолий погрозил Антошке кулаком.

— Не знаю, Толя, что тебе посоветовать, — сказала Ольга Васильевна, — да и поздно. Ты ведь решил?

— Почти. Но вы не одобряете?