Труды

И наконец, когда пришла полнота времени (Гал 4:4), эта солидарность наиболее совершенно проявляется в воплощении Сына Божия, Который становится Сыном Человеческим, и это не просто солидарность извне, будто с другом, она становится таким единством, что человек и Бог оказываются связанными одной судьбой, неразрывно. Можно было бы сказать, что Бог обретает бывание во времени и в пространстве и общую с человеком судьбу, и вместе с тем человек в таинстве Воплощения превосходит, преодолевает время и пространство и уже вступает в тайну вечности, пришедшей в лице Того, Кто есть Альфа и Омега, начало и конец всего (напр., Откр 1:8).

Но задумаемся на миг о солидарности Христа. Как далеко она идет? Кого она обнимает? Кого она охватывает? Кем она овладевает, чтобы спасти его? Когда мы думаем о человечестве Христа, мы постоянно говорим: да, Он уподобился нам, Он родился, рос, Он испытывал голод и жажду, Он уставал, Его окружала любовь и ненависть, Он отзывался радостью или горем – и в конечном итоге Он умер. И нам порой кажется, что высшее проявление этой солидарности – Его смерть. На самом деле эта предельная солидарность включает нечто еще большее.

Апостол Павел нам говорит, что смерть – расплата за грех (Рим 6:23): грех как разделенность от Бога. Смерть – результат этой разделенности: никто не может умереть, если не познал эту разделенность. И предельная трагедия, высшая трагедия, благодаря которой мы можем благоговеть перед нашим Богом и уважать Его, в том, что ради того, чтобы разделить нашу судьбу, Он принял даже и это. Вспомните крик, который Он испустил на Кресте, самый трагичный вопль Истории: Боже Мой, Боже Мой! зачем Ты Меня оставил? (Мк 15:34). В Нем как бы померкло сознание Его Божества, и в этом «метафизическом обмороке» Сын Человеческий разделяет ужасную судьбу человека, который потерял Бога и от этого умирает, Он остался без Бога.

Ту же мысль мы выражаем уже не словами Евангелия, а в терминах апостольского Символа веры^{306}

, когда говорим, что Христос «сошел во ад». Ад, о котором идет речь, не дантовское место мучений, это более ужасный ад Ветхого Завета, шеол, место, где Бога нет, место радикального Его отсутствия. Да, Христос потерял Бога из солидарности с человеком – и Он сходит туда, куда сходят все люди: в окончательную и полную пустоту разлученности. Он сходит туда как человек, но вместе со Своим человечеством вносит туда полноту Божественного присутствия, и ада, как его понимал древний Израиль, больше нет.

И тогда мы можем понять, что означает эта солидарность: Он согласился принять на Себя, подъять, усвоить Себе не только физическую смерть, но глубинную причину этой смерти, а именно, потерю Бога, можно было бы сказать, употребляя слово в его этимологическом значении, – а

теизм, безбожие. Видите, как далеко идет эта солидарность: не только Бог соединяется с человеком, не только Он не делает различия между добрыми и злыми – теми, кого общество принимает и кого оно отбрасывает, – Он соглашается усвоить Себе сердцевину человеческого ужаса, отсутствие Бога, чтобы быть с нами в самой глубине этого отсутствия. Он не только в сердцевине Истории, Он в сердцевине клятвы. И слова, за сотни лет до того написанные автором псалмов: Куда убегу от лица Твоего? На небесах престол Твой; в ад ли? но и там Ты еси

(Пс 138:7-8), для древних евреев звучали невозможностью, потому что для них шеол именно означал «место, где Бога нет» – как может Он быть там, где Его нет? И вот Он там: как Человек Он принял это отсутствие, как Бог Он уничтожил это отсутствие.

В таком случае не кажется ли вам, что мы можем относиться к Богу не как к Тому, Который нас предал, оказался неверен, Богу, Которого невозможно уважать, а как к Богу, Которого мы можем уважать от всего сердца?

Но если мы хотим молиться Ему в исторической буре, будь то личной или всеобщей, мы должны присоединиться к Нему там, где Он есть, а то, что мы делаем, уже до нас пытались сделать апостолы: они пытались остаться в своей хрупкой ладье и не рисковать жизнью вне ее. То же самое делаем мы в нашей столь же хрупкой ладье – в Церкви, мы пытаемся остаться под ее защитой от бури и в лучшем случае призываем к себе тех, кого она закрутила, кого она сломила, и говорим: идите к нам, если бы вы были с нами, вы не были бы в этом безумии разбушевавшейся стихии. Но человек прекрасно знает, что хрупкая церковная ладья – и я говорю не о Церкви с большой буквы, я говорю о наших жалких, духовно бедных человеческих общинах – не является местом полноты Присутствия и победы. Пример тому, образ – слова Петра, когда он увидел, услышал, что Христос говорит: это Я! – и отозвался: если это Ты, повели, чтобы я пришел к Тебе по волнам, – и пошел. И пока он думал лишь о Христе, к Которому шел среди бушующих волн, он шел; когда он вспомнил о себе и об опасности смерти, то стал тонуть (Мф 14:25-32). Разве не точно так же мы относимся к Истории и к Богу?