Труп из Первой столицы

К досье был приложен ряд жалоб на возмутительное поведение гражданки Онуфриевой. Отказалась сдавать какой-то взнос – хорошо, супруг компенсировал и замял скандал. Отказалась решительно осудить работы художника Петрицкого, готовила срыв собрания и не согласованную с общественностью речь – хорошо, сам товарищ Петрицкий прознал о ее планах, сказал, что в защитниках не нуждается и попросил снять ее выступление с повестки дня. Покрасила волосы в «возмутительный цвет», чем сорвала режиссерскую задумку, по которой рыжие танцовщицы в массовке были не предусмотрены…

Последнее было на Ирину совсем не похоже. Как, впрочем, и…

– Это не она! – склонившись в морге над телом жертвы, Николай испытывал одновременно и ужас, и неимоверное счастье.

С одной стороны, по всем статьям выходил полный кошмар: в проверенном правительственном поезде под видом и по документам одной пассажирки ехала совсем другая, неопознанная особа. С другой – это значило, что Ирина, скорее всего, жива. На кушетке с биркой «Ирина Онуфриева» на ноге лежал едва прикрытый простыней после вскрытия труп женщины, Коле совершенно незнакомой.

3

Не зн'aком, а делом.

Глава, в которой вы узнаете о грустном

С некоторых пор Владимир Морской придерживался правила никому не открывать дверь по ночам. Соседи по квартире – интеллигентная пара с дочерью подросткового возраста, заселившаяся четыре года назад вместо переведенных работать на север прежних жильцов, – нынче находились в санатории «Берминводы» и открыть дверь почтальону в Харькове тоже не могли. В общем, ночные телеграммы Морской получил утром и все сразу. Стоя теперь в прихожей, он растерянно тасовал в руках три бланка, лихорадочно соображая, что все это может значить, и, главное, как теперь быть.

«Ирина убита тчк Соболезнования тчк Готовьтесь выехать Полтава на опознание тчк Коля

»

«Сидите дома тчк Караульте Ирину тчк Важны любые вести тчк Горленко»

«Отбой тревоги тчк Ошибка тчк Горленко Коля»

Морской разложил бланки в нужной последовательности и с тяжелым сердцем прошел в спальню. День обещал быть куда более сложным, чем предполагалось, причем предполагалось, что будет он тоже весьма непростым.

Вообще-то, воскресенье всегда проходило под эгидой родительского дня. Чем бы ни предстояло заниматься, Морской брал с собой дочь Ларису, за неделю проживания с правильными мамой и отчимом соскучившуюся по журналистским приключениям и царящей в доме отца артистической атмосфере. Сегодня Морской решил сделать исключение. Одно дело – развод (о нем Ирина и Морской сказали Ларочке вполне спокойно, ведь на отношения с ребенком этот факт не влиял), совсем другое – отъезд. Последнее, конечно, имело куда более разрушительные последствия и ранило куда сильней. Морской, хоть и планировал разговор, но ощущал острый приступ тоски и глухого отчаяния всякий раз, представляя, как скажет одиннадцатилетней девочке, что ее обожаемая Ирина уехала, и они никогда больше не увидятся. Признание и без того хотелось отложить, а сейчас, когда вокруг дел Ирины творилось невесть что, было бы жестоко и некрасиво впутывать Ларису. При этом дочь была единственным человеком в мире, врать которому Морской не умел. Поэтому выход был один – не появляться. Ближайший доступный телефонный аппарат находился в гостеприимном Обществе старых большевиков, что обосновалось в бывшем особняке издателя Юзефовича, потому Морской наскоро привел себя в порядок и помчался вверх по Карла Либкнехта, звонить Ларочке про отмену встречи. На ходу он составлял список всех звонков, которые нужно было бы сделать с такой оказией, и готовил новый небанальный комплимент заведующей телефоном секретарше. Казавшаяся несколько минут назад трагичной ситуация, обрастая хлопотами, обретала будничный характер и переносилась уже почти легко. Вспомнилась увесистая стопка материалов, которую надо было рассмотреть в редакции. В конце концов, для чего еще нужны выходные дни ответственному секретарю крупной газеты? Особенно, если без дела дома и в одиночестве ты немедленно сходишь с ума от воспоминаний и предчувствий. Разумеется, чтобы разобраться, наконец, с должностными обязанностями, а не с текущими журналистскими делами, которыми была занята неделя…

Когда, спустя несколько часов, на пороге редакторского кабинета возник Коля Горленко, Морской его уже почти ждал и удивился только радикальной прическе. Вслух, однако, раскритиковал за другое:

– Вот она, вседозволенность! Мне, чтобы получить разрешение поработать в собственном кабинете в выходной день, пришлось главному редактору звонить. А вас дежурные пропускают, едва глянув на корочку удостоверения!

– Так я же по делу пришел! – не моргнув глазом, нахамил Николай.