Трусаки и субботники (сборник)

Новым ее подвигом стало освоение американской, английской и французской кухонь. В буке на Малой Никитской (тогда – Качалова) она купила поварешки с лакомыми фотографиями, изданные в Лондоне и Париже. У парижан ее заинтересовала телятина, запеченная с мясом лангуста в винном соусе и с артишоками. Мне же она сунула лондонское издание и попросила выбрать для заказа (ей) какое-нибудь диковинное блюдо. «Ничего я там не пойму, – сказал я. – С моим-то анг лийским…» – «Он же был у тебя в университете!» – «Мало ли что у меня было…» – «Никуда не годится! – строго произнесла Юлия. – Никуда! Надо подтянуть тебя, заняться твоим английским…» – «Зачем мне английский?..» – «Ну, – Юлькина рука изобразила как бы волну. – Ну… Будешь читать в подлиннике Фолкнера и Фицджеральда. Или что ты хочешь? „Моби Дика“?.. Ну вот – „Моби Дика“… И еще для чего-нибудь пригодится…» – «Это для чего же?» – поинтересовался я. «Ну… – Юлька, почувствовав мое недоумение, опять изобразила волну. – Ну хотя бы, если решишь поступать в аспирантуру, придется сдавать минимум…» – «В какую такую аспирантуру?» – удивился я. И тут я брякнул неожиданно и для самого себя: «Слушай, а на какие деньги мы устраиваем наши с тобой пиршества?» И сразу понял, что мои слова не вызвали у Юлии удовольствия. «У нас есть деньги», – тихо сказала она. «Откуда?» – не мог остановиться я. «Мамаша дает», – сказала Юлия. «В долг дает?» – «Почему в долг? Просто так дает. Я же ее дочь. На обустройство семьи… В конце концов, она приравняла мои труды к трудам домработницы и установила оклад с премиальными…» В последних словах Юлии были и кокетство, и шутка, и веселое, но и с укором предложение не усложнять жизнь. «Нехорошо, нехорошо», – пробормотал я. Сознавал, что, если выскажу нечто определенное, мы тотчас же с Юлией опустимся на дно житейского варева, и последуют обсуждения дрязга бытия, какие нам теперь были совершенно не нужны. И все же я бормотал далее: «Эдак мы привыкнем жить так, как жить долго не удастся… Или мы обуржуазимся (эти слова явно требовали отклика от бунтарской натуры Юльки-хиппаря из подворотни)… Или вот еще что… На лишние-то деньги пировать не сложно. А давай поиграем в иную игру. Вот мы – бедные. У нас копейки. Давай попробуем устраивать кулинарные изыски и на копейки. Я заведу тетрадь расходов. У матушки моей такие тетради на каждый месяц с военной поры. Я принесу тебе их…» Жалкий мой лепет прекратился. Юлия, стоявшая подперев руками бока, вынесла вердикт: «Тетради принеси. Лучше – одну. Стряпать я продолжу, как пожелаю. Пока у тебя не случится расстройство желудка. Тогда вернемся к твоему нынешнему нытью». Я притянул к себе Юлию…

Но назавтра с работы я принялся звонить Валерии Борисовне. Готов был даже к некоему торжественному тону. Именно им желал потребовать от Валерии Борисовны не портить девчонку. Заявить о том, что я поставлен (или буду поставлен) в унизительное положение. Сейчас поиграем и попируем, а дальше что? Денег в нашей семье больших, и не больших, а просто жизнеобставительных, не будет, взяться им неоткуда, даже если я каждую ночь буду горбиться грузчиком на Павелецком вокзале. Раз уж отважились принять меня зятем, терпите. Никаких родительских денег в подсобление я брать не допущу. Кстати, мне и стариков своих надо будет поддерживать… Все это, да и еще какие-нибудь слова из деклараций независимостей я желал вывалить Валерии Борисовне. Но на звонки мои не ответили. А обнаружил я Валерию Борисовну в нашей с Юлией квартире. Сигнал подняли рано, домой я явился чуть ли не в половине двенадцатого. На кухне что-то напевала Юлия, ароматы оттуда неслись терпкие, внятно пахло аджикой и жареным мясом, а вот в большой комнате – скребли. Я двинул туда. Валерия Борисовна, спиной ко мне, в домашнем халате, вернее – в куцем халатике, мыла пол. Я глядел на ее босые полные ноги и ощущал себя барином из кинофильма про давние времена, наткнувшимся на занятую уборкой ядреную крестьянку. Валерия Борисовна обернулась, выпрямилась, халатик одернула. И видно было, что она смущена. Но не оттого, что я на нее поглядывал, а оттого, что она мыла пол в квартире, где в домработницы произвела себя хозяйка.

– Что ты на меня уставился? – спросила Валерия Борисовна будто бы грубо.

– Я доволен, – сказал я.

– Чем же ты, Васенька, доволен? – сзади положила мне на плечи руки Юлия.

– В спортивных секциях, – нашелся я, – особенно в таких, как гимнастика, спортивная или художественная, или в фигурном катании, когда набирают детишек, приглашают их родителей. Коли берут девочек, вызывают их мамаш. Смотрят на их лица, фигуру, ноги, наконец. Чтобы представить, какими станут их отродья по прошествии восьми – десяти лет. Я еще раз поглядел на вас, Валерия Борисовна, и я доволен. – Это я, что ли, отродье? – поинтересовалась Юлия. – Ну ты и наглец! – заявила Валерия Борисовна.

– Он – льстец, – высказала свое Юлия.

– И кому же я льщу?

– Да. Кому?

– Конечно, вам, Валерия Борисовна! Не отродью же.