Царь-гора

Веревки не хватило на несколько метров. Перерезав ее, он пролетел это расстояние и снова расшибся. Избитый горой, окровавленный и помороженный, в располосованной одежде, Федор трясущимися руками разжег костер. Ночь словно только этого и ждала, чтобы сгуститься окончательно. А затем ее разорвал вопль: Федор отогревал руки в теплой воде и орал благим матом от режущей тупым ножом боли.

…Возвращаться было приятно. Чуть-чуть щекотало внутри, героически страдали, но уже не так сильно, руки, шрамы украшали лицо, в рюкзаке лежали трофеи. Федор знал, что гора изменила его и из той гранитной глыбы, которую он чувствовал внутри себя до восхождения, наконец высеклось нечто, хотя и нуждалось еще в шлифовке. А значит, должно измениться и многое другое. Например, отношения с Аглаей. До сих пор эти отношения имели неправильный характер, думал он. Но теперь все встанет на свои места. Она должна понять, что отказываться от счастья неразумно и грешно. Ведь он мог навсегда остаться там, наверху — но сделал все, чтобы вернуться, к ней, ее лошадям и всем остальным…

Лошадей он увидел первыми. Потом, чуть в стороне, за кустами показался огонь, и до Федора донесся обеденный запах. Он невольно ускорил шаги и не увидел впереди подвоха. Нога попала в заросшую травой яму, подвернулась, и он грянулся оземь.

В отличие от предыдущих падений на этот раз обнаружился результат — Федор не мог подняться, нога стала совершенно недееспособна. Он увидел, как из-за кустов появилась Аглая. Было до слез жаль испорченного впечатления, которое он должен был произвести своим возвращением из поднебесья. Аглая, узрев его жалкое положение, припустила бегом.

— Я, кажется, наконец-то сломал ногу, — извиняющимся тоном сказал Федор.

Аглая села на колени и принялась ловко стаскивать с него башмак.

— Ты выглядишь как француз, отступающий из Москвы, — заметила она, ощупывая ногу. — Что с тобой произошло там?

— Всего не опишешь… Ай! Больно же.

— Это просто вывих. — Ее брови поползли наверх. — А что у тебя с руками? И с лицом?

— Боевое крещение, — пожал плечами Федор. — До свадьбы заживет.

— До какой свадьбы? — не поняла Аглая.

— До нашей, разумеется. Помоги мне встать.

Смолчав, она закинула его руку себе на шею и поддержала. Федор заковылял на одной ноге.

— Ты нашел, что искал?

— Нашел. А ты это серьезно?

— Что?

— Насчет француза.

— Нет, конечно. Просто подвернулось.

— А-а, тогда ладно. Но это сравнение в корне неверно. Я бы даже сказал, парадигмально неверно.

— Хорошо, — сказала Аглая и добавила тише: — Я так боялась, что ты останешься там.

Федор помолчал, размышляя о том, что она имеет в виду.

— Но я же не остался.

— Я думаю, это правильно.

Его разобрало недоуменное любопытство.

— Ты что же, обо всем знаешь? Откуда?

— Всего не опишешь… — коротко ответила Аглая.

Он рассмеялся.

— Кое-что описать можно. Я, например, когда спускался, думал, что я Прометей или что-то в этом роде. Но оказалось, я жалкий бурдюк и меня тащит на себе девчонка… — Он задумался. — А может, именно этого последнего штриха и не хватало…

Допрыгав до привала, где курился паром котелок с супом, Федор тяжело рухнул в траву и закатал штанину. Аглая достала бинт и занялась его голеностопом. От ее теплых прикосновений и уверенных движений Федора охватила приятная истома. Он извлек из кармана на груди слегка примятый эдельвейс и протянул ей.

— Это самый дорогой подарок, который я когда-либо делал, — сказал он честно.

— Не сомневаюсь в этом, — ответила она, взяла цветок и нежно расправила пальцем лепестки. — Я тоже кое-что нашла. Только вряд ли это может быть подарком. Покажу потом.

— Это еще не все, — продолжал Федор, залезая в другой карман.

— Что это за пакля? — удивилась Аглая.

— По-моему, это клок длинной белой бороды. Я нашел его наверху, он торчал в щели между камнями.

— А почему именно бороды?

— Потому что в сто лет таких толстых волос на голове не остается.

— Ты думаешь, это Белый Старец? — Глаза Аглаи расширились. — Цагаан-Эбуген?

— Эбуген не Эбуген, — проворчал Федор, — а что дедушке, если судить по показаниям свидетелей, вторая сотня лет перевалила как минимум за середину — это факт.

— Но… если судить по показаниям свидетелей, — копируя его, произнесла Аглая, — их было двое, старый и молодой.

Полминуты Федор не находил что сказать. Затем дал волю эмоциям.

— Но это же меняет все дело! Картина совершенно ясна! И причем здесь этот Цагаан?!

Его ожгло резкой болью. Федор вскрикнул, но тут же все прошло.

— Вот и все, — молвила Аглая, вправив сустав. — Теперь порядок. Забинтую, и можешь ходить.

— Благодарю вас, — ошарашенно произнес Федор. — Это очень мило.

— А что полковник Шергин? — поинтересовалась она.

— С ним тоже все в порядке. Мы поговорили, и он поведал мне, как было дело.

— И как оно было?

— О, это долго рассказывать, надо начинать издалека.

— Обед еще не готов.

— Ну, тогда слушай… Все дело в том, что полковник Шергин очень любил Россию и был, что называется, добрым христианином…