Царь-гора

На фронте он видел смерть в разных обличьях, но в этой картине была нечеловеческая выразительность, словно адская злоба убивавших напитала все вокруг и внушала парализующий ужас. К дверям церкви был приколот штыками священник в одном подряснике. Вместо глаз у него кровавились глубокие ямы, грудь крестообразно изодрана штыком. В ногах у мертвеца убивалась воющая попадья, рядом с папертью стоял поникший мужик и как будто хотел увести бабу, но сам не мог сдвинуться с места.

Прохожие останавливались возле ограды и либо застывали на месте, либо торопились прочь. Тихо, вполголоса передавались подробности. Комиссары явились во время отпевания покойника и потребовали прекратить «контрреволюционную агитацию».

– А батюшка-то наш взял кадило да стал гнать их из храма, как псов приблудных, – захлебывалась шепотом женщина, похожая на обедневшую купчиху, – да так яро, что и ожидать никто не мог. А они-то иконы заплевали, свечи порушили, дьякону голову пробили…

– Святые посты не соблюдал, мясо в пятницу ел, сам видел, – перечислял кто-то грехи убиенного попа, – младенцев за мзду крестил, а за так отнекивался, занят, говорил, и иное лихоимство чинил. Проповеди ленился возглашать, нищих гнал с паперти, а благочинного ругал за глаза, сам слышал…

«Надо же, – думал Шергин об убитом, – пастырем был дурным, жизнь прожил скверную, а умереть Господь дал мучеником за веру. В подвиге умер поп».

Широким жестом он раздвинул толпу и вошел внутрь ограды. Труп с дверей снимать, похоже, никто не решался. Шергин поднял со ступеней бьющуюся попадью и передал ее на руки скорбно вздыхавшему рядом мужику. Затем осторожно вытащил штыки из двери, поддерживая тело, и уложил его на крыльце.

– Уносите, – велел он толпе. Вперед выдвинулись двое добровольцев.

Возле самой двери, где был прикован мертвый священник, он заметил книгу малого размера, запятнанную кровью. Поднял ее, раскрыл – оказалось Евангелие. Он опустил книгу в карман шинели и перешагнул порог церкви.

Храм был очевидным образом осквернен, на иконах блестели дорожки комиссарских плевков. Возле аналоя ничком распластался дьякон с кровавым нимбом вокруг головы. Еще один покойник лежал в гробу, так и не отпетый, сжавшийся, будто в опасении, не считается ли теперь естественная смерть контрреволюционным деянием и не полагается ли по нынешним законам помирать со штыком в груди, с распоротым животом, с проломленной головой.

Шергин поднял глаза на Христа, сидящего справа от Царских врат.

«Ты этого хотел? – спросил он горько, догадываясь, что с таких вопросов начинается путь в безверие. – Для чего же Ты дал нам дойти до такого?»

Кто-то тронул его за плечо. Шергин запустил руку под шинель, хватая рукоять револьвера, и резко обернулся.

– Вам надо уходить, – сказал молодой парень с русым чубом, торчащим из-под шапки. – Вы нездешний. Могут донести в чеку.

Шергин кивнул.

– Где тут можно переждать время до следующего поезда?

Парень подумал, закатив глаза, и раздвинул в улыбке толстые губы.

– Пойдем. Есть одно место. Ни одна краснозадая сука туда не полезет.

4

Попутчик разлил по стаканам коньяк и поставил вторую опустевшую бутылку под стол. Несколько раз заглядывал проводник, узнавая, не надо ли чего. От чая оба отказались, а закусывали голой ветчиной и розовой икрой с ножа. Рядом на столе лежал целый, неразрезанный лимон.

– Так, значит, золотишком интересуетесь, Федор Михалыч? – попутчик под действием коньяка стал изображать хитрована и прищуривать на Федора глаз, будто высматривал его насквозь. – А позвольте спросить, с целью теоретической или, так сказать, прикладной?

– А вам на что знать? – Федор, подперши голову руками и набычившись, пыжился выглядеть не менее того проницательным и себе на уме. – Я, может, в карты продулся, а долг отдавать нечем. Долг чести, знаете. Старушка-мать дома плачет. Отец на паперти с протянутой рукой стоит. А все из-за меня, подлеца. А? Что вы на это скажете?

– А шкуру с вас, дорогой мой, за что хотели снять? – ласково грозил пальцем попутчик.

– Так это… несчастная любовь у нас… она меня любит вдрызг, а я ее ни капли. Вот такие «Ромео и Джульетта». Что вы на это возразите?

Евгений Петрович развел руками.

– На это у меня нет слов. Но имейте в виду, Федор Михалыч, – он поманил пальцем, оглянулся на дверь и понизил голос, – в Гражданскую войну там золото было.

– Где? – Федор округлил глаза.

– В Золотых горах.

– А почему сейчас нет?

– Этого я не говорил, – быстро сказал Евгений Петрович и напустил на себя загадочный, непроницаемый вид.

Федор поискал глазами, чего бы выпить, но все было выпито.

– Так есть или нет? – сглотнул он, стремительно вспотев.

– Говорю же, было, – сварливо ответил попутчик. – Что за непонятливость.

– Ну и где оно было? – хмыкнул Федор.

– А где было, там уже нет.

– Все-то у вас не пойми-разбери. Темните вы, сосед. А может, сказки сказываете? – разочарованно молвил Федор и спросил прямо: – Вы кто по профессии?

– Я? Рыбак. Рыбу я ловлю. – Евгений Петрович с широким размахом изобразил, как подсекает и вытягивает из воды крупную рыбину.