В России опять пошло повальное воровство и хищничество. Псковская летопись сообщает, что о послаблениях и правах самоуправления, дарованных их городу, было забыто. С этими правами больше не считались [138]. В данный период прекратилась даже выдача наместничьих грамот [36]. Раньше в них оговаривались права и обязанности, «доходные списки» наместника — на какие сборы и пошлины он имеет право. Теперь приближенные Шуйских получали «кормления» без всяких ограничений. Выжимай, сколько сможешь. Расхватывали и земли. Например, в Тверском уезде за пару лет правления Шуйских было роздано в поместья больше земли, чем за предыдущие 40 лет! [53] Временщики расплачивались с детьми боярскими, помогавшими в мятеже, формировали силы, которые были бы верны им.
Себя тоже не забывали. Вынуждали других хозяев продавать владения подешевке или просто отнимали. Насильно перегоняли в свои имения крестьян из чужих поместий. Округляли вотчины за счет казенных земель. И крестьяне «черносошных», свободных деревень оказывались вдруг во власти боярина и его присных. Выписывалось много тарханных грамот, освобождавших вотчины от налогов. Подобные беззакония вызвали волнения в народе. Крестьяне бежали, вспыхивали бунты в обираемых городах, снова росло количество «разбоев».
Подрастающего государя властители удерживали под строгим контролем. Где-то в это время рядом ним появился Алексей Адашев. Он был постарше Ивана, каким-то образом сумел завоевать его доверие и стать другом. Но, как было показано в прошлой главе, отец Алексея являлся приближенным Шуйских. И можно смело предположить, что Адашев стал их «глазами и ушами» при великом князе. Доказательства? Они очевидны. Любые попытки посторонних оказать влияние на государя Шуйские решительно пресекали, и Адашева, если бы он не был «их человеком», немедленно удалили бы. Так обошлись, например, с Федором Воронцовым. Он постарался войти в окружение мальчика, понравился ему. Временщики сразу насторожились, хотели прервать их контакты. Но Воронцов не внял предупреждениям, а Иван Васильевич его «любил и жаловал», приказал свободно допускать к себе.
Тогда Шуйские продемонстрировали силу. 9 сентября 1543 г. на заседании Думы они со своими сторонниками Кубенскими, Палецким, Курлятевым, Пронским, Басмановым набросились на Воронцова. Ничуть не стесняясь присутствия великого князя и митрополита, вытащили «провинившегося» в соседнюю комнату, избивали и хотели прикончить. Иван Васильевич в ужасе плакал, просил Макария защитить любимца. Митрополит и бояре Морозовы пошли к разбуянившимся «принцам крови», именем государя стали заступаться за Воронцова. Шуйские смилостивились, пообещали, что так и быть, не убьют, и поволокли его в тюрьму. Великий князь вторично послал митрополита и бояр. Молил, что если уж нельзя оставить Воронцова в Москве, пусть его вышлют в Коломну. Бояр, явившихся с ходатайством, Шуйские и их клевреты «толкали в хребет», выгоняя вон. Грубо обругали самого митрополита, казначей Фома Головин изорвал его мантию и топтал ее. А Воронцова с сыном Иваном решили сослать в Кострому и заставили Ивана Васильевича утвердить приговор. Осюда еще раз хорошо видно, какова была реальная власть государя, и насколько его «баловали».
Но через неделю после скандала юный Иван отправился на обычное ежегодное богомолье в Троице-Сергиев монастырь, а оттуда на охоту в Волоколамск. Между прочим, охота была у него первой, это отмечено в летописях. Государю исполнилось 13, и он, как взрослый, как когда-то его отец, возобновил великокняжескую традицию. Его сопровождала свита бояр. Шуйские остались в Москве, у них имелись более важные дела — без лишних свидетелей проворачивать свои махинации. Они жестоко просчитались. Без сомнения, при великом князе находились их соглядатаи, но на охоте и в путешествии было проще избежать чужого внимания. Впечатление от выходки с Воронцовым у государя было свежим, и бояре, недовольные Шуйскими, нашли с ним общий язык. Сговорились, выработали план действий.