Царь грозной Руси

Венчал молодых сам митрополит. Говорил: «Днесь таинством Церкви соединены вы навеки, да вместе поклоняетесь Всевышнему и живете в добродетели, а добродетель ваша есть правда и милость…» Анастасию обряд венчания сделал не только женой, но и «христолюбивой царицей». Супруги вышли на ступени Успенского собора. Их славило множество людей, собравшихся в Кремле, восхищалось ими — такими молодыми, красивыми, счастливыми. На свадьбе гуляла вся Москва. Раздавались милостыни, прощались осужденные, шумели веселые пиры. Правда, главные виновники только присутствовали на застольях и принимали поздравления. По русским обычаям, молодым не полагалось ни капли хмельного. Их задача была серьезной и ответственной, произвести здоровых детей. А уж царский брак и подавно был делом не личным, а государственным. И Иван с Анастасией праздновали недолго. Они оставили торжества и отправились в Троице-Сергиев монастырь. Зашагали пешком, по снегу, молиться и просить благословения на свою семейную жизнь…

Казалось бы, эти события предвещали коренные перемены. Теперь царь начнет сам вникать в различные стороны государственной жизни, сильной властью обеспечит дисциплину, прижмет разгулявшихся хапуг. Но… не тут-то было. Нашлись силы, которые такой вариант совсем не устраивал. Начало Великого поста Иван и Анастасия провели в монастыре, а когда они вернулись, сразу после Пасхи, стали твориться чрезвычайные происшествия. Вроде и случайные (или способные показаться случайными), но странным образом повторяющиеся.

Летом планировали поход на Казань, заготавливали порох. Его свозили и складировали в одной из башен Кремля. Почему-то рядом с дворцом оказалось самое удобное место. А 12 апреля вспыхнул пожар. Занялось по соседству, в Китай-городе, башня рванула, часть стены рухнула в реку. С пожаром кое-как справились, но 20 апреля загорелось снова, огонь уничтожил слободы за Яузой. А 24 июня полыхнул «великий» пожар. Ветер помог распространяться огню (впрочем, пожар и начался «почему-то» сразу в разных местах). Пламя быстро охватило центральная часть города. Кремль, Китай-город, Большой посад превратились в один огромный костер. От жара трескались и рассыпались каменные стены, плавилось железо. Погибло несколько тысяч человек. Митрополита Макария, полузадохнувшегося, спасли из Успенского собора, на веревках спускали к Москве-реке. Веревка оборвалась, он сильно расшибся.

Царь находился в своей летней резиденции, подмосковном селе Воробьеве. На следующий день, 25 июня, Иван Васильевич и бояре собрались в Новоспасском монастыре у постели митрополита, чтобы обсудить, как ликвидировать последствия беды и помочь населению. И неожиданно князья Скопин-Шуйский, Темкин-Ростовский, бояре Федоров-Челяднин, Нагой, дядя царицы Григорий Захарьин заявили, что пожар начался «злодейством» — поджигательством и волшебством. Царь удивился, но приказал провести расследование.

А заговорщикам только этого и требовалось. 26-го они собрали в Кремле массу отчаявшихся и растерянных погорельцев, лишившихся всего имущества, потерявших близких. Принялись громогласно задавать вопросы, кто поджигал Москву, а их агенты в толпе закричали: «Глинские!» Озвучивалась бредовая версия, будто бабка царя Анна «вынимала сердца мертвых, клала в воду», кропила этой водой город, а потом обернулась сорокой, летала и разносила огонь. Нервная и возбужденная людская стихия взорвалась… Анны и Михаила Глинских вообще не было в Москве, они на лето уехали в свои ржевские имения [49]. А Юрий Глинский находился здесь же, на площади. Он был ошеломлен услышанным, хотел спрятаться в Успенском соборе, но его выволокли и забили камнями, бросив труп на поругание.

Заговорщики умело манипулировали толпами, нацеливая их на своих врагов. Москвичи ринулись к дворам и загородным имениям Глинских, разграбили, а их слуг «бесчисленно побиша». Перебили и детей боярских из Северской земли, которые прибыли на летнюю службу — их тоже почему-то объявили «виновными». Очевидно, опасались, что они станут помехой для организаторов мятежа. И… из ссылки были вызваны Шуйские! [69] Кем вызваны? А неизвестно! Но кто-то уже считал себя властью, способной снимать царскую опалу.

Ну а рядом с царем оказался вдруг некий священник Сильвестр. Перед Иваном Васильевичем он явился то ли в день катастрофы, на фоне страшного пожара, то ли сразу после него — пришел «с видом пророка», с горящим гневным взглядом, поднятым к небу перстом. И объявил, что Господь карает Москву за грехи государя. Позже Курбский писал, что Сильвестр сослался на видение, бывшее ему от Бога. Но в Средневековье шутить такими вещами было нельзя, поэтому даже Курбский счел нужным оговориться: дескать, сам он не знает, были ли какие-то видения или Сильвестр наврал. (Из такой оговорки уже видно — наврал.) А Иван Грозный вспоминал, что Сильвестр напугал его «детскими страшилами». Но в тот момент «страшила» подействовали на впечатлительного юношу, и еще как! Царь признавался: «От сего убо вниде страх в душу мою и трепет в кости моя и смирися дух мой».