Царь Грозный

В кабаке на Заглинье шел горячий спор, меж собой спорили двое дурней о том, сколько синяков на лбу у государя. Народ все больше поддерживал того, который говорил, что много. Вестимо, если каждый день поклоны класть, с собой не считаясь, то одним синяком не обойдешься. Вдруг тот, что стоял за один, усмехнулся, обращаясь к своему противнику:

– А вот ежели тебе по лбу каждый день оглоблей бить, так сколько у тебя синяков будет?

Тот растерянно развел руками:

– Много… Сколько дней бить станешь, столько и будет…

– Э не-е-е, – довольно протянул спорщик. – Один у тебя синяк будет, потому как сольются они все вместе в одно целое.

Окружающие ахнули от справедливости такого утверждения. И тут же раздался жалостливый голос жены хозяина кабака, которая вынесла пироги посетителям:

– Это, выходит, у государя синяк на все чело?!

– А как же! – согласился спорщик.

Всем уже не до него, каждый трогал свой лоб, пытаясь представить, сколько же нужно вытерпеть боли, чтобы заработать сплошной синяк!

– Это все бояре виноваты, что государю такое терпеть приходится! – авторитетно заявил сидевший в углу купец. – Из-за них Иван Васильевич Москву покинул.

Вокруг зашумели:

– Верно!

– Боярская в том вина!

– Это они, тати, государя извести хотят!

3 января в Москву вдруг прискакал царский гонец Константин Поливанов. На него смотрели, как на спасителя, заглядывали в глаза, пытаясь понять, чего ожидать. Поливанов привез две грамоты – одну для бояр и митрополита, а вторую для москвичей. Чувствуя свою значимость, держался осанисто, важно, только что не к ручке позволял подойти. Но перед митрополитом сник, протянул грамоту с поклоном, сам прося благословения. На вопрос Афанасия, каково государь, ответил, как было велено, что с Божьей помощью жив, об остальном сам пишет. По лицу Константина Дмитриевича прочитать ничего не смогли.

Вестей из Слободы ждали ежеминутно, потому Боярская дума собралась на митрополичьем подворье мигом.

Все обиды припомнил боярам государь, начиная со своего малолетства. Пыхтели дородные мужи, исходили потом в своих шубах, выслушивая обвинения в корысти, нерадении, измене, прятали глаза, каждый старался сделать вид, что это не про него, но понимали, что писано про всех, у любого такой грех найдется. Оттого и смотрели кто в пол, кто и вовсе разглядывал свой посох, точно впервые его видел… Священникам тоже досталось, винил их Иван Васильевич в радении к изменникам, из-за чего он, государь, даже опалу ни на кого наложить не может. Стоит голос на боярина повысить, как тут же заступники объявятся, начнут за изменника просить. А потому отныне налагал государь опалу на всех сразу и, не желая терпеть многие изменные дела, оставил свое государство и поехал жить, где Бог наставит…

Когда закончились перечисления боярской вины и стало ясно, что опала на всех, а не на кого-то определенного, у многих в думе отлегло от сердца. Все – это не один, всех на дыбу не отправят. Полегчало… А потом вдруг объявление, что оставляет Иван Васильевич государство…

Митрополит Афанасий, исподтишка наблюдавший за сидевшими боярами да думными дьяками, поневоле заметил, как большинство вздохнуло свободней, а кое-кто даже плечи расправил. Забегавшие глаза выдали тайные думы, ясно, чего хотят – ежели отречется государь, так быстро на его место Старицкого. Было заметно, что нашлись те, кто прикидывал, как не пропустить своей выгоды от царского отречения. Митрополита передернуло, впервые он подумал, что государь прав – не о государстве пекутся, а о своей выгоде. Готовы кому угодно служить и куда угодно податься, только чтоб самим сладко елось и мягко спалось…

Дума не успела даже толком начать обсуждение царской грамоты, как с улицы донеслись крики толпы.

– Что это? – беспокойно оглянулся митрополит.

Ему ответил дьяк Юрьев:

– Народу тоже царскую грамоту читали. Видно, смутился люд московский…

Он был прав. Неподалеку от митрополичьего подворья думные дьяки Михайлов и Васильев, срывая глотки, поочередно принялись читать грамоту государя, присланную москвичам. Те же слова, что и в послании к думе и митрополиту, услышали посадские, но вот на них опалы государь не клал, на простой народ у него ни гнева, ни опалы не было!

Первые минуты, пока дьяки читали послание, толпа безмолвствовала, но постепенно то там, то здесь кто-то выкрикивал и свои слова вины боярам. Перекрикивать людей становилось все тяжелее. Когда же, почти сорвав голос, Васильев гаркнул про то, что опалы на люд московский у царя нет, толпа взвыла в едином порыве:

– К митрополиту идти надобно!

– Государь нас покинул!

– Погибнем!

Со всеми вместе кричали и два родича, случайно оказавшиеся в Москве в беспокойное время, – Микола и Антип.

Митрополит оглядел сидевших вокруг него людей. Они уже тоже не могли молчать, даже не понять, кто начал первым, но со всех сторон раздавались голоса:

– Пусть государь не оставляет государство!

– Ежели повинен кто, то пусть казнит злодеев!

– В животе и смерти нашей волен Бог и государь!

– Идти челом бить и просить царя…