Царь Ирод Великий. Воплощение невозможного

Иосиф завершает рассказ о гибели царицы следующими словами: «Таким образом умерла Мариамна, этот высочайший идеал женского целомудрия и великодушия. Впрочем, ей недоставало сдержанности, и в характере её в слишком сильной степени замечалась некоторая неуживчивость… А так как её угнетала судьба, постигшая близких ей людей, и она нисколько не стеснялась высказывать ему (царю) это прямо, то она в конце концов навлекла на себя вражду матери и сестры царя, и даже самого Ирода; относительно последнего между тем она всегда была уверена, что он оградит её от всяких неприятностей» (ИД. Т. 2. С. 160). Судить сегодня о справедливости этой эпитафии трудно. Отметим только, что тот же Иосиф ранее сообщает о её постоянных неблагородных упреках в адрес матери и сестры царя в низком происхождении. Кроме того, она не возражала, возможно, правда, по предложению матери, против посылки своего портрета сластолюбцу Антонию, явно рассчитывая на его покровительство.

Независимо от причин, вызвавших гибель любимый жены, эта история едва не свела в могилу царя, неоднократно не терявшего присутствие духа и мужество в самых опасных обстоятельствах, как в переменах политической обстановки в условии гражданских войн, так и на полях сражений. Как свидетельствует Иосиф Флавий, «после казни Мариамны, любовь царя к ней возросла ещё более, чем то было когда-либо раньше». Описанные им страдания Ирода даже вдохновили второго после Шекспира гения английской поэзии, Байрона, на создание поэмы:

Плач Ирода по МариамнеМариамна! То сердце, по чьей пролилася вине Неповинная кровь, — и само обливается кровью!

Жажда мести и гнев улеглися во мне, Презреньем сменясь и любовью. Мариамна, где ты? Если б стоны и вопли мои Донеслися к тебе, для которой раскрылась могила, Ты простила бы мне в бесконечной любви, Если б небо само не простило!

Неужели мертва? И убийцы наёмного меч Совершил приговор, повинуяся мести ревнивой? Он висит надо мной, нити жизни готовясь пресечь, Над собой приговор я свершу справедливый. Холодна и мертва! От меня ты навеки ушла,

Я стенаньем своим твой загробный покой не нарушу, Я покинут тобой, а спасти ты могла Только ты — эту мрачную душу.С кем делил я венец — той со мной уже нет, И, утратив её, схоронил я все радости с нею, Я сорвал для себя одного распустившийся цвет —

Иудеи прекрасной лилею!Мною кровь пролита, и за страшное дело моёМне геенна грозит, заслужил я душою преступнойГнет мучений моих, истерзавших еёИ терзающих вновь неотступно!^{160}

Остается добавить, что не выдержал переживаний и до сих пор могучий организм царя. Его, сильного сорокачетырёхлетнего мужчину, поразила опасная болезнь, «сопряженное со страшными болями воспаление затылка, связанное с сотрясением мозга и расстройством умственных способностей. Все применённые средства, однако, нисколько не помогали, так что наконец явилось сомнение в возможности выздоровления царя….Врачи… предоставили случаю выздоровление его, на которое, впрочем, было мало надежды» (ИД. Т. 2. С. 161).