Еще в ноябре папа утвердил правила о замене слуг вольнонаёмными людьми. Но правила — это одно, а реальность — совсем другое. Митька, и Кошев пока так и оставались крепостными.
Им хотелось дать что-нибудь на чай, но Саша не понимал, сколько. Рубль, вроде, много, а копейку — оскорбительно. А могут избаловаться и вообще больше ничего не делать без оплаты.
Учитывая ставку Склифосовского в 50 копеек в час, Саша решил, что по гривеннику на брата хватит. И выдал слугам по 10 копеек.
Профессор Бабст оказался нестарым, но уже грузным человеком с крупным прямым носом, зачесанными на бок волосами и полностью выбритым лицом, без бороды и усов.
Он носил белую сорочку с накрахмаленным воротничком, местную черную недобабочку на стоечке, а также гражданский сюртук.
Саша встал к нему навстречу и протянул руку. Иван Кондратьевич был, кажется, не совсем готов пожимать руку ученику гимназического возраста, но на великокняжеское рукопожатие ответил.
— Я еще раз перечитал вашу речь, Иван Кондратьевич, — начал Саша. — Это было великолепно. Подписываюсь под каждым словом. Ну, почти. Кроме того, о чем я уже писал.
— Антипатриотично, говорят, — скромно заметил Бабст.
— Ну, кто говорит? — спросил Саша, садясь за печатную машинку. — Те, кто считает, что у них в Европе тоже все никуда не годится. И если им нельзя, то нам тоже можно. Это такие патриоты лежания на печи кверху пузом, те, кто пальцем не хочет пошевелить, чтобы реально улучшить ситуацию. Если у нас и так все прекрасно — зачем что-то делать? Можно просто гордиться великой страной. А если окна занавесить, можно представить, что печь едет по деревне вместе с лежащим на ней Емелей и избой вокруг. Поэтому они изоляционисты.
Профессор улыбнулся и сел в кресло напротив.
— А потом случаются неожиданности, — продолжил Саша. — Екатерина Алексеевна, при всем моем к ней уважении, говорила, что русский мужик живет у помещика, как у Христа за пазухой, не то, что несчастные крестьяне Европы. И наслаждалась благолепным видом потемкинских деревень. А потом вдруг случился Пугачевский бунт. С чего бы?
— Слушать вас одно удовольствие, Александр Александрович, — заметил Бабст. — А то меня упрекают в том, что я пытаюсь протащить на Русь пагубное западноевропейское влияние.
— Очень пагубное! Бережливость, честность, образованность, трудолюбие, предприимчивость и законность. Вместо наших дорогих национальных скреп: мотовства (то бишь широты души), воровства, невежества, лености, безынициативности и произвола. Мне очень понравилась ваша цитата из Тацита. Про германцев, которые слишком ленивы и инертны, чтобы добывать потом то, что они добывают кровью. А теперь мы говорим «немецкое трудолюбие» и «немецкое качество». И это дает надежду. Может, и про русских когда-нибудь так скажут.
— За этим я её и привел.
— Конечно. Иван Кондратьевич, а что это за хлеб, который у нас едят крестьяне и которого на Западе нет с двенадцатого века?
— Пушной хлеб, — объяснил Бабст.
Саша посмотрел вопросительно. Термин ему был совсем неизвестен.
— Хлеб из неотвеянной ржи, то есть смеси ржи с мякиной и отрубями.
Отруби у Саши четко ассоциировались с диетами для похудения, а вот, что такое мякина он представлял себе плохо.
Бабст улыбнулся, кажется, поняв затруднения ученика и терпеливо объяснил.
— С отходами от молотьбы: шелухой, обломками колосьев, обрывками стеблей, остьями.
— Остьями?
Слово было смутно знакомо, но Саша, на всякий случай, решил уточнить значение.
— Это острые усы колосьев, — пояснил Бабст.
— А это безопасно?
— Не всегда. Бывает, что и скотина дохнет от такого корма.
— Я действительно многого не знаю, — признался Саша. — Мне в прошлом году генерал Гогель объяснял, что такое овин и гумно. У меня даже где-то записано.
Хлеб с подобными добавками ассоциировался у Саши с блокадой Ленинграда.
— Они всегда такой хлеб едят или только в голодные годы? — спросил он.
— Кто победнее — всегда.
— Ох! — сказал Саша. — Признаться, 1,5 фунта мяса в день, которые есть английский поденщик показались мне не совсем реалистичными. Я, по-моему, столько не ем.
— Может себе позволить, — объяснил Бабст. — Поденщик получает около 18 шиллингов в неделю. В одном шиллинге 12 пенсов. А мясо стоит 6 пенсов за фунт.
Саша прикинул. Получалось примерно 30 пенсов в день. Хватит на мясо и еще останется.
— Понятно, — кивнул Саша. — Все равно это детали. Ест полтора фунта или может себе позволить.
Саша вставил лист в печатную машинку и напечатал: «Лекция по экономике Ивана Кондратьевича Бабста. Номер один. Налоги». И изложил всё про крестьянский хлеб с мякиной и доходы лондонского поденщика.
Профессор с начала урока с любопытством смотрел на агрегат, а теперь глядя, как летают над ним Сашины пальцы и стучат клавиши, не выдержал и спросил:
— Что это, Александр Александрович?
— Печатная машинка.
— Можно посмотреть?
— Конечно.
Бабст подошел, рассмотрел чудо техники и полученные с его помощью строки.
— Удивительно! — восхитился он.
— Пока не умеет печатать большие буквы, — заметил Саша. — Но скоро будет.
— Её можно где-то заказать? Или пока эта единственная?