Царь нигилистов 4 (СИ)

Ну, да! «Кофе, кошка, Мандельштам».

К кофе полагались пироги с мясом, капустой и грибами.

Судя по обилию трапезы, Саша предположил, что не все еще скелеты в шкафах нашел.

— А кто меня спрашивал с утра?

— Купцы, — поморщился Альфонский.

— Да? Что-то продать хотели? Коробейники?

— Не совсем, — усмехнулся Аркадий Алексеевич. — Городской голова Гучков и купцы первой гильдии Морозов и Мамонтов.

— И вы меня не разбудили! — воскликнул Саша.

Скомкал салфетку и бросил на стол, сознавая, что в точности повторяет жест папа́.

Посмотрел на бледнеющего ректора и уже спокойнее добавил:

— Надо было разбудить.

— Это всего лишь торгаши, Александр Александрович, — презрительно бросил Гогель.

— Торгаш — это плохо, да? — спросил Саша. — Бездельник — это плохо. А торгаш — это будущее российской промышленности.

— Мамонтов — откупщик, — возразил Альфонский.

— Ничего, как только винные откупы отменят, ему ничего не останется, как вложиться во что-то более полезное для страны.

— Московский генерал-губернатор Закревский поделом их гонял, — заметил Гогель.

— Бывший генерал-губернатор, — уточнил Аркадий Алексеевич.

— Да? — поинтересовался Саша. — Что за история?

— История не очень красивая… — заметил ректор.

— Это с какой стороны посмотреть, — возразил Гогель.

— Рассказывайте, не томите! — попросил Саша.

— После коронации вашего батюшки, — начал Альфонский, — московское купечество приготовило парадный обед в Манеже в честь прибывшей из Петербурга гвардии. Ожидали и императора со свитой, так что все явились в мундирах и при орденах.

Утром в назначенный день купцы-распорядители съехались в Манеж, чтобы хлебом-солью встретить государя. Но первым явился губернатор Закревский. Он осмотрел убранство зала и пиршественные столы, перевел мрачный взгляд на распорядителей и спросил: «А вам, что здесь нужно?»

«Так это устроители обеда», — объяснили ему.

«Все вон отсюда! — закричал на них граф Закревский. — Чтобы духу вашего здесь не было!»

И позволил остаться только городскому голове Алексею Ивановичу Колесову, чаеторговцу, почетному гражданину и купцу первой гильдии, который и преподнес вашему батюшке хлеб и соль.

А остальные купцы, прямо в мундирах и орденах, пошли в ближайший трактир и там напились с горя.

Государь удивился, не увидев на празднике его творцов, однако Закревский объяснил ему, что со свойственной ему скромностью московское купечество застеснялось и не посмело явиться пред царские очи.

— А Колесов-то что смолчал? — спросил Саша.

— Не посмел в присутствии генерал-губернатора, — объяснил Альфонский. — Закревского все боялись до дрожи в коленях. Но государь все равно узнал. Коронационные торжества продолжались, и через несколько дней был бал, на котором один из иностранных дипломатов оступился, упал и повредил ногу. И к нему вызвали костоправа Императорских театров, которым служил по совместительству купец и фабрикант Федор Иванович Черепахин, бывший в числе распорядителей обеда в Манеже. Черепахин и нажаловался на губернатора.

Император был не на шутку разгневан и спустя несколько дней пригласил московских купцов на парадный обед и не позвал на него Закревского.

— Мой добрейший батюшка, — усмехнулся Саша. — У меня бы этот идиот дня после этого не просидел губернатором!

И выразительно посмотрел на Гогеля.

— Александр Александрович, разве можно так о назначенном государем губернаторе и графе! — парировал гувернер.

— Об идиоте можно, — возразил Саша.

— Говорят, что этот эпизод и стал последней каплей для государя, — сказал Альфонский. — В этом году Закревского отправили в отставку. Дело было на Святого Георгия 23 апреля, так что Светлейший князь Александр Сергеевич Меньшиков сострил, что в этот день «всегда выгоняют скотину».

— Могли бы это и не цитировать при великом князе, — упрекнул гувернер.

— Не подеретесь, — сказал Саша. — У нас дуэли запрещены.

— Знаю, — буркнул Гогель.

— Долго капля до чаши терпения летела, пока не переполнила, — заметил Саша. — Три года: с 1856-го по 1859-й.

— Потому что не было это никакой последний каплей, — сказал Гогель. — Батюшка ваш никогда торгашей сверх меры не жаловал, а за губернатором и другие грехи водились.

— И что за грехи? — поинтересовался Саша.

— Дочь Закревского с его генерал-губернаторского разрешения, не будучи разведена, вышла замуж вторично, — объяснил гувернер.

— А вот здесь я на стороне Закревского, — сказал Саша. — Зачем людям мучиться вместе, если не сложилось? Давно пора и разводы разрешить, и гражданский брак. Думаю, очередь выстроится в первый день после указа.

— Как вы можете! — возмутился Гогель. — Брак — это священное таинство!

— Не всегда помогает, — усмехнулся Саша. — Как мы видим.

— У губернаторской власти была и другая сторона, — вмешался Витя. — Многие повторяли за князем «скотина», зато рабочие могли пожаловаться на хозяина. Им было разрешено приходить прямо в генерал-губернаторскую канцелярию. Чем они и пользовались, и при любых разногласиях грозились пожаловаться «граху», как они называли Закревского. Купцы боялись этого до смерти.

— Интересно, — сказал Саша. — Прямо очень.

Он допил свой кофе.