Царь нигилистов 4 (СИ)

— Ефим Федорович, мне совершенно безразлично домашней она была или общественной, — заметил Саша. — Есть замечательный принцип: закон есть закон. Но я не являюсь его приверженцем, поскольку не все законы хороши. В кодексы можно такого понаписать, что волосы встанут дыбом. Право выше закона. В том числе право исповедовать любую религию, если это не нарушает чужие права.

— Александр Александрович! — воскликнул Гогель. — Может быть, хватит их слушать!

— Нет, — возразил Саша. — Я хочу знать все из первых рук.

— Но это же беспоповцы, враги государства!

— Чем они враги государства, Григорий Федорович? Тем, что крестятся двумя пальцами? Или тем, что с одной буквой «И» пишут «Исус»?

— Тем что не признают ни нашу церковь, ни наших епископов, ни наших священников!

— Так и мы их не признаем, так что квиты.

Саша положил ладонь поверх руки своего гувернера.

— Дайте мне дослушать, Григорий Федорович, — попросил он. — А вы можете пойти покурить. По моим расчетам, у вас уже должен начаться синдром абстиненции.

— Начаться что?

— Муки адские в результате воздержания от табака. Старообрядцы ведь не курят?

— Как можно! — улыбнулся Савва Васильевич. — Зелье смердящее сатанинское! Курить — бесам кадить!

— Во-от, — сказал Саша. — И я так думаю. Наконец-то на светском приеме приличный воздух!

— По Соборному уложению доникониянскому за курение табака кнутом бивали, — заметил Морозов, — а за торговлю казнили смертию.

— Ну, это может и перебор, — усомнился Саша.

— Мой долг остаться! — сказал Гогель.

— Ну, оставайтесь, — смирился Саша. — Ефим Федорович, так что было дальше?

— Дальше против моего отца открыли уголовное дело, — продолжил Гучков. — Его обвинили в присвоении денег общины Преображенского кладбища, попечителем которой он был.

— А община что показала? — поинтересовался Саша. — Они же потерпевшие.

— Да кто ж их спрашивал! — хмыкнул Савва Васильевич.

— Вы знаете, я почему-то совершенно не удивлен, — признался Саша. — Все по накатанному и в рамках наших национальных традиций.

— Это вы зря, Ваше Высочество! — возразил Морозов-старший. — Нет у нас таких обычаев!

— Хорошо, — согласился Саша. — В рамках традиций российской власти.

— Так или иначе, — продолжил Гучков, — но батюшка мой сразу понял, откуда ветер дует, и что ему не оправдаться. Только и сказал Закревскому: «Если вы ищете на нас вины, то мы противу закона невинны, а если хотите нас бессудно задавить, то давите».

Его арестовали, больше полутора месяцев держали в секретной тюрьме, а потом выслали в Петрозаводск вместе с остальными руководителями общины.

— Ага! — отреагировал Саша. — То есть они все вместе общину обманули. А община наверняка ничего и не заметила, пока мудрый генерал-губернатор не открыл им глаза. Ну, как всегда у нас и бывает. Рассказывайте дальше, Ефим Федорович! Хотя я, наверное, уже знаю, чем кончится.

Саша насмотрелся на подобные дела там в будущем. Все происходило по одной схеме. Власть обвиняла неугодного в какой-нибудь явной уголовщине, потом назначала потерпевших, а потом давила на назначенных, чтобы они себя потерпевшими признали, под страхом возбуждения дела на них самих.

— Отец провел в ссылке три года, и в 1856-м там и умер, — продолжил Гучков. — Никакие наши хлопоты не помогли! А нам с братом передали от самого министра внутренних дел Бибикова, что либо мы переходим в единоверческую церковь, либо будем заключены пожизненно в Петропавловской крепости.

— И вы перешли! — поморщился Савва Васильевич.

— Ну, а как же, тятенька? — вступился Тимофей Саввич. — Они в тюрьме сгинут, а фабрика? А рабочие? Пропадет дело-то!

— И за какие это грехи Петропавловка? — поинтересовался Саша. — За растрату?

— Это только с их слов крепость, — заметил Гогель.

— А что они тогда к единоверцам перешли? — спросил Саша.

— Ну, кто их знает! Бывает всякое…

— Не преумножайте сущности, Григорий Федорович! — сказал Саша. — Объяснение уже есть.

— Мы хотели перевести тело отца, чтобы похоронить его на Преображенском кладбище, — продолжил Гучков. — Хлопотали месяц, прежде чем получили разрешение. Батюшка умер в декабре. И только в конце января, с предписанием министра внутренних дел на руках, мы выехали из Петрозаводска, и три недели по зимним дорогам везли гроб в Москву. Часть отцовского имущества осталась в пользовании Преображенской общины. Мы не стали ничего менять и отказались от наследства.

— Я уже говорил об этом моему отцу, — сказал Саша. — О том, что в преследованиях старообрядцах нет ни пользы, ни смысла, ни справедливости. Пока безуспешно. Но это не значит, что я замолчу.

— Мы знаем, — сказал Тимофей Саввич, — читали.

— Опять ты этого безбожника читаешь! — упрекнул Савва Васильевич.

— Герцена, — улыбнулся Саша.

— Безбожник-то за нас, тятенька, — сказал Морозов-младший, — пишет, что давно пора прекратить «глупые преследования старообрядцев».

— Да, знаю, — махнул рукой Савва Васильевич. — А все одно: безбожник!

— Не знаю, насколько он атеист, — заметил Саша, — но зато вы знаете, что от меня ждать.

— Это точно! — сказал Тимофей Саввич.