Царь нигилистов 5

И выложил на прилавок прописи Ивана Ивановича Лагузена на пяти языках: русском, славянском, немецком, французском и английском, которую автор презентовал Саше ещё зимой.

Посвящена она была одновременно Никсе (то есть Наследнику Цесаревичу и всем великим князьям, кроме маленького Серёжи: Саше, Володе и Алексею).

Саша пролистал её ещё тогда и счёл перегруженной теорией: как точить перья, как держать, как сидеть и как писать. При этом часть книги занимала священная война против стальных перьев, ибо портят почерк, проклятые. То ли дело гусиные, натуральные!

Саша из вежливости просмотрел, но мнения не изменил.

— Она у меня есть, — сказал Саша. — Мы открываем школу для народа, Маврикий Осипович, и нам пока нужен только русский язык.

— Есть! — обрадовался хозяин.

И кивнул продавцу:

— Принеси прописи Сидоровича.

— О! — отреагировал Петя. — Я по ним учился.

Идеальным почерком у Сидоровича было написано даже дозволение Цензурного Комитета.

Идея учиться писать на названиях российских городов показалась Саше спорной, но дальше следовал пассаж, который пришёлся ему по душе: «Человек, руководствующийся собственным внутренним чувством, всегда ближе к истине, нежели повторяющий чужие мнения, основанные весьма часто на собственной пользе частного человека».

Как только Цензурный Комитет разрешил!

А следующая пропись и вовсе содержала словосочетание «гражданское общество», звучащее, как музыка, для либерального уха, и говорила о том, что всякий должен избрать себе занятие для пропитания.

Без патриотического воспитания, правда не обошлось:

'Тебя, отечество святое,

Тебя любить, тебе служить —

Вот наше звание прямое!

Мы жизнию своей купить

Твое готовы благоденство.

Погибель за тебя — блаженство,

И смерть — бессмертие для нас!'

Культ смерти в конце несколько коробил, но звучало, как классика.

Саша показал стихотворение Кропоткину.

— К стыду своему не знаю автора, — прокомментировал он.

— Андрей Тургенев, — тут же вспомнил Петя. — Друг Жуковского, переводчик Шиллера, Гёте и Шекспира. Брат одного из декабристов: Николая Тургенева.

— Почти пушкинский стих.

— Это раньше Пушкина. Странно, что ты его не знаешь.

— Я тоже не идеален, — вздохнул Саша.

В общем, идеологической направленностью прописей Сидоровича Саша остался доволен и резюмировал:

— Берём!

Купили и Главинского, и «Азбуку для прилежных детей», которая неплохо его дополняла. Положительным моментом Саша счёл то, что она оканчивалась таблицей умножения.

— Похоже, нам придётся заставлять их повторять буквы хором, — заметил Саша.

Попросили тридцать штук того, другого и третьего. И столько же тетрадей и железных перьев с чернильницами.

Кропоткин залез в карман и вынул горсть мелочи.

— Откуда? — поразился Саша. — Тебе вдруг начали выдавать карманные деньги?

— Нет, это пажи скинулись на благое дело.

Расходы поделили пополам, покупки — тоже.

Тот факт, что Константин Дмитриевич Ушинский, «народный педагог», как его величали в советское время, служил инспектором классов Смольного института, явился для Саши некоторой неожиданностью. Кроме копеечных книг для младших школьников, это имя ассоциировалось у него то ли с земскими училищами, то ли с церковно-приходскими школами.

Ушинский встретил гостей у основания парадной лестницы Института благородных девиц. И они поднялись на верх мимо белой лепнины на белых стенах и кованых перилл.

В коридорах толпились воспитанницы и украдкой бросали на Сашу и Петю заинтересованные взгляды и приседали в реверансах. Причем Саше больше доставалось внимания младших барышень в голубых и серых платьях с пелеринками, а на его друга бросали взоры и белые институтки старшего класса, что было несколько завидно.

Ушинский проводил гостей в гостиную с круглым столом, бюстами античных поэтов и философов, хрустальной люстрой и портретами Петра Первого, Екатерины Великой, а также папа́ и мама́.

Хозяин был высок, худощав, из-под чёрных бровей сверкали темно-карие глаза. Имел тонкие черты лица и бледный высокий лоб в обрамлении чёрных волос и бакенбардов вокруг щёк и подбородка, и проницательный взгляд учителя, который ни с чем ни спутаешь. Можно угадать профессию по одному этому взгляду.

Подали чай со сладостями.

— Мама́ послала меня к вам, Константин Дмитриевич, — начал Саша, — потому что завтра мы с князем Кропоткиным открываем первую в Петербурге воскресную школу.

— Не первую, — поправил хозяин, — школа Шпилевской для бедных девочек работает с апреля.

— Ну, вот! — сказал Саша. — Хотя какая разница. Мне Пирогов написал, что он разрешил открыть такую школу в Киеве. Там будут преподавать студенты. У нас Петей много энтузиазма, но мало опыта. Точнее, честно говоря, совсем нет.

— Я слышал о листочках, — сказал Ушинский, — это что-то совершенно новое.

— Я исхожу из того, что человек твёрдо запоминает только то, до чего дошёл сам, своим умом, поэтому в моей школе Магницкого вообще не будет зубрёжки.