Царь нигилистов – 5

— В Москве говорят, что он ещё не терпит слово «аршин» и пытался переучить сапёров на «метры», когда они ставили эти его железные шесты на крышу Царскосельского дворца.

Пирогов хмыкнул.

— Думаю, что переучит. Причём всех. Рано или поздно.

— Ладно, подумаю, — сказал Фёдор Иванович. — В любом случае мне надо немного подлечиться, чтобы оценить свои силы.

8 сентября в два часа дня был большой дворцовый выход, посвящённый совершеннолетию цесаревича. Как обычно из Малахитовой гостиной. Все были в парадных мундирах, дамы в белых платьях и похожих на кокошники головных уборах с вуалями, а мама́ в золотой, отороченной горностаем мантии.

За окном сиял сентябрьский день, мало отличающийся от летнего, с голубым небом, отражённым в Неве, и деревьями, слегка тронутыми желтизной.

Никса любезно принимал поздравления, но заметно волновался.

В толпе сановников Саша заметил графа Сергея Григорьевича Строганова и вежливо ему поклонился. До Саши уже дошло известие, что Строганов назначен попечителем к Никсе. То есть человеком, который до 25 лет будет мешать брату мотать деньги.

Хорошо или плохо это назначение? Московский губернатор произвёл на Сашу скорее положительное впечатление, хотя казался консерватором и, говорят, был противником освобождения крестьян.

Но подробности истории с забытыми чемоданами он вряд ли будет кому-то рассказывать, ему это не выгодно. Зато Саше она известна. Впрочем, воспользоваться всё равно не хватит цинизма.

Двери распахнулись, и процессия пошла залами Зимнего дворца мимо придворных и министров, генералов и офицеров, кавалергардов, чиновников и дам, иностранных послов, духовенства и купечества.

Мужчины кланялись, дамы приседали в реверансах, военные салютовали шпагами. Наконец, дошли до Большой церкви дворца. Пахло ладаном и свечным воском.

Папа́ подвёл Никсу к аналою, на котором лежало Евангелие и крест. Рядом стоял Бажанов в священническом облачении. Николай положил левую руку на Евангелие, а правую поднял и прочел текст присяги без запинки и чисто, но голос слегка дрожал.

После церкви процессия перешла в Георгиевский зал, где уже застыли ряды офицеров гвардии, подразделения различных полков и кадетских корпусов. Прошли между ними к трону, справа и слева от него стояли знамена полков. Мама́ с дамами поднялась к нему, но повернулась к залу и осталась стоять.

Папа́ подвёл Никсу к такому же аналою, как в церкви. Тоже с Евангелием и крестом. Но напротив трона.

И остался стоять внизу, справа от ступенек.

А слева выстроилась царская семья. Так что Саша оказался впереди, прямо напротив государя. Позади него стояли Володя с Алешей, дядя Костя, дядя Низи и дядя Миша. А потом семья покойного герцога Лейхтенбергского и тёти Мэри. И прочие родственники.

Перед аналоем уже стоял рослый бородатый казак, стриженный под горшок, и держал знамя Атаманского полка Войска Донского, синее с косым крестом и вензелями Александра Первого, который наградил этим штандартом полк за храбрость при разгроме французов.

Никса взялся за древко знамени вместе с казаком, и Саша подумал, что это символизирует единства народа и монархии. А Бажанов встал по другую сторону и начал читать присягу, а Никса поднял правую руку и повторял за ним.

Воинская присяга отличалась от гражданской только обещанием защищать государство и его землю телом и кровью, в поле и крепостях, на суше и на воде в баталиях, осадах и штурмах.

Никса прочитал короткую молитву, перекрестился и подписал акт присяги, который потом отдали на хранение министру иностранных дел Горчакову.

Государь обнял сына, императрица последовала его примеру, и все расплакались.

Брат битый час принимал поздравления сановников. А потом был торжественный обед.

В тот же день Никсу назначили флигель-адъютантом к папа́.

И уволили воспитателей, осыпав их пенсиями, наградными деньгами и подарками. Гримм, сохранивший своё место, получил чин действительного статского советника, каждому преподавателю пожаловали по драгоценному перстню, а Оттон Борисович Рихтер, которого никуда не выгоняли, получил звание флигель-адъютанта.

Печаль заключалась в том, что увольняли Грота. А Саша к нему уже привык и надеялся с его помощью протащить орфографическую реформу.

И теперь Саша недоумевал, кто же теперь будет преподавать ему русский, старославянский, немецкий, историю и географию.

Стоит ли бунтовать из-за увольнения Грота? Филологом Саша точно становиться не собирался, а продвигать реформу орфографии можно и в переписке.

А вечером накануне присяги был мальчишник, на который Сашу естественно не пригласили по малолетству. Утром слуги убирали горы стекла от разбитых на мальчишнике бокалов и бутылок.

Ладно, утешался Саша. Мало ли было пьянок в жизни. Ещё одна ничего не прибавит.

Перед этим он подарил Никсе трубку Гейслера, выписанную по его просьбе из Бонна и сделанную в виде надписи: «Никса — 16».