Царь-рыба

«Все люди, одни более, другие менее, смутно ощущают потребность родиться заново» – Сент-Экзюпери.

– Зачем ведут дневники? – отложив тетрадь, закуривая, спросил Аким, глядя на затухающий огонь лампы, поставленной на полочку в запечье. Они старались обходиться печкой, берегли керосин, свечи, жир и горнушку засвечивали, лишь когда упочинивались. Эля не отвечала, не слышала вопроса, уйдя в те слова и мысли, что читал ей Аким, не всегда верно делая ударения, с трудом разбирая почерк Гоги, напористый, заостренный – буквы прыгали, слова налезали одно на другое, будто торопились куда-то.

– В войну подбили подводную лодку, – опустив на колени упочинку, не открывая глаз, заговорила Эля бесцветным, тихим голосом, – лодка упала на морское дно. Команда медленно, мучительно погибала от недостатка воздуха, командир подлодки до последнего вздоха вел дневник. Когда лодку подняли и жена прочла дневник мужа, командира подлодки, она всю жизнь посвятила тому, чтобы изобрести элемент, вырабатывающий кислород. – И, чуть изменив интонацию, добавила: – Вот они какие бывают, жены! А вообще-то люди ведут дневники, когда побеседовать не с кем, замкнутые чаще люди, ну и те, которые знают или думают, что их жизнь и мысли представляют большую ценность…

– А-а! Понятно. Дальше тут стихи. Пропустить?

– Нет, читай! Все читай, времени у нас навалом. – Эля наклонилась к рукавице, на которую лепила латку, рукавицы не носились – горели, Аким таскал трещобник на дрова.

– «Большинство стихов записано в студенческие годы и в поле, – прочел Аким. – Они сочинены людьми, которые могли стать поэтами, но вообразили себя поэтами раньше, чем ими стали, пропили свой талант, истаскали по кабакам, вытрепали в хмельном застолье…» – Аким прокашлялся и перешел к стихам:

                    Что же есть одиночество?                    Что же это за зверь?                    Одиночка – и хочется                    На волю, за дверь?                    Ну а может быть, просто —Твой отчаянный крик                    С нелюдимого острова                    На материк?

                    Что же есть одиночество?                    Что не понят другим,                    И стихи, и пророчества —Беспредметны, как дым?                    И что все твои замыслы,                    Все, чем жизнь дорога, —                    Непролазные заросли                    И мрачны, как тайга?                    Что же есть одиночество?                    Не понять мне вовек.                    Может, миг, когда корчится                    В петле человек?..                    Пустыня от зноя томится,                    На дюнах молчанье лежит,                    И дремлет с детенышем львица,

                    Качая в глазах миражи.                    Под пальмою звери уснули,                    Предательски хрустнул носок,                    И львице горячая пуля                    Ударила в рыжий висок.                    Еще не набравший силенок,                    От крови разъярен и ал,                    Вскочил перепуганный львенок                    И тут же от боли упал.                    Он вырос, враждуя со счастьем,                    Крещенный смертельным огнем,                    И знает, как, злая от страсти,                    Тоскует подруга о нем.                    Тяжелые веки прищурив

                    И вспомнив ту рану в боку,                    Он видит песчаные бури,                    Сыпучих барханов тоску…                    Усталый, но гордый доныне,                    В неволе людской поумнев,                    Он рвется на голос пустыни,                    Седой и бунтующий лев.                    Едва прошла блистательная ночь,                    Скабрезная и скаредная шлюха,                    Уж новая – холодная, как нож,                    В моем веселом доме бродит глухо.                    О эта ночь!                    Простор, упавший навзничь,                    Хрипит и содрогается от ветра.                    И час,

                    Что не назначен и не назван,                    Стучится в окна,                    Черепа                    И двери.                    Но, не дождавшись ясного рассвета,                    Хранят наш мир уснувшие отцы…                    В такую ночь стреляются поэты                    И потирают руки подлецы.

– У-уф! Ё-ка-лэ-мэ-нэ! – расслабился Аким. – Нисё не понимаю. Может, хватит?

– Что? А, хватит, хватит! Там еще есть стихи?

– Навалом! – Аким не заметил, когда начал пользоваться любимым словечком Эли.

– Завтра почитаем, ладно?

– Конесно! Куда нам торопиться! Пос-сита-аем! Завтра я тебе не это горе, – щелкнул по тетради ногтем Аким, – завтра я те стих дак стих выволоку!..

– Уж не сам ли?