Цареубийство в 1918 году

Обычно суверены, не испытывавшие влечения к госиграм, предпочитавшие, скажем, удовольствия от охот, пиров, секса, отдавались личным увлечениям, передоверив политику тем, кому по природе нравилась эта профессия, разработка и исполнение стратегии и тактики общества, – своим первым министрам. А сами монархи символизировали власть и корректировали общее направление администрации. Так поступил во Франции Людовик XIII, доверив дела реального правления Ришелье, – и это был один из самых славных и успешных периодов в истории королевства. В России так поступала Екатерина I, отдав власть Верховному Тайному совету, или «веселая Елисавет», за которую правили Шуваловы с Бестужевым. Но Николай считал невозможным для себя уклониться от исполнения долга монарха, от Божественной миссии – а разве можно миссию передать Витте, Столыпину, Кривошеину, тем более – Милюкову…

Легко его судить, если бы царь переоценил свою самодержавную потенцию и из-за излишней в ней уверенности проиграл трон, как в наши дни Чаушеску. Но нет… Как раз самодержавную власть он недолюбливал и стыдливо тянулся к взаимодействию с обществом. В дневнике называет самодержавие «непоправимым горем», а время, проведенное в Великобритании, где изучал методы правления бабки Виктории, – «месяцем райского блаженства» (11.VII. 1894).

Мне видится (возможно, это моя ошибка), что не находя радости жизни ни в административных играх, ни в искусстве маневрирования державным кораблем, он и свой народ мерил своей мерой и не чувствовал, как тот вырастал у него на глазах, не доверял способностям и умению русских следовать государственным курсом. Он был самым плохим типом консерватора – консерватором поневоле, не из принципа и убеждения, а из опасения перед неизвестностью. «Не для меня, конечно, не для меня, – для России я признал, что конституция привела бы страну сейчас в такое положение, как Австрию. При малой культуре народа, при наших окраинах, еврейском вопросе и т д. одно самодержавие может спасти. Притом мужик конституции не поймет, а поймет только одно, что царю связали руки, тогда я вас поздравляю, господа.» (запись от 8.XII.1904. В ней даже можно было бы найти здравое основание, если забыть, что через 10 месяцев этот самый народ вырвет у него конституцию с неслыханной дотоле разрушительной силой.)

Сочетание природной чуждости искусству политика (за которое, повторяю, не следует судить, человек невиновен в том, каким родился) с моральной необходимостью политикой заниматься и привело Николая II к катастрофе. Нельзя же думать, что «кругом измена и трусость, и обман» обусловлены только нечестностью окружающих: он сам был в них в очень значительной мере повинен. Как нужно было разочаровать собственных приближенных, если выпрашивали у него отречение выдающиеся монархисты – Шульгин и Гучков. Не Ленин же с Троцким!

Величайший мастер революционных потрясений Ленин не убил бы царя, если б не почувствовал, что убийство обойдется ему безнаказанно и разрыв царя с народом достиг такой степени, что никто не то что не отомстит, даже не взволнуется судьбой Романовых. Троцкий зафиксировал: Ленин напротив считал, что цареубийство принесет ему авторитет и уважение. («Массы рабочих и солдат не сомневались ни минуты: никакого другого решения они не поняли бы и не приняли.»)

Но если Ленин и поверивший его политическому инстинкту Троцкий правильно просчитали ситуацию, что же случилось с руководимым царем народом? Почему народ своим безмолвием как бы санкционировал совершившееся преступление?

Представим, что суд, устройство которого предложил на бюро ЦК Троцкий, состоялся. Конечно, как замечательно написал автор предисловия к первой советской книге о цареубийстве (П.Быкова) товарищ А. Таняев, «для большевиков суд ни в коей мере не имел значения органа, выясняющего истинную виновность этой «святой семейки». Если суд имел какой-то смысл, то как весьма хорошее агитационное средство для политического просвещения масс, и не больше». Это правда. И все-таки на суде мы могли бы хоть что-то узнать – из речей обвинителей, из последнего слова монарха.

Поскольку суда не произошло, фраза А, Таняева обрела пророческое звучание: Романовы стали «святым семейством». (Ни британцам, ни французам не приходило в голову канонизировать королей даже после реставрации их наследников.)

Но если бы суд все же состоялся, обвинителем монарха я выбрал бы историка-публициста Г. Нилова (Александра Кравцова), автора вышедшей в Лондоне «Грамматики ленинизма».

Вот подведенные им итоги войны, развязанной (наряду с остальными монархами и премьерами Европы) обвиняемым монархом:

«Десять миллионов человек – убито на фронтах. Двадцать миллионов – искалечено.

Разрушено полмиллиона зданий, в том числе 290 тысяч жилых домов.

Только торговых судов потоплено шесть тысяч.

Стоимость разрушений на всех театрах войны – 58 миллиардов золотых рублей.

Каждый день войны уносил пять тысяч, а иногда пятьдесят тысяч человеческих жизней».