Царевич Алексей

В разговоре с Зинцендорфом выяснилось, что к царевичу намереваются отправить курьера с известием о начавшихся переговорах. Толстой забеспокоился. Ежели послан будет курьер, заявил он, то эта посылка приведет все дело в «большую конфузию»: царевич, не зная, что получит прощение в своем проступке, если возвратится к отцу, не даст другого ответа, кроме того, как прежде, и, больше того, начнет проситься в другую область. Граф Зинцендорф возразил, что цесарю держать царевича в своей области неволею невозможно; впрочем, едва ли царевич захочет выехать в другое государство. Толстой настаивал на том, чтобы, не посылая курьера, разрешили ему ехать в Неаполь и вручить письмо отца и словесный приказ, который, вероятно, будет приятен царевичу. Зинцендорф взялся донести об этом цесарю, добавив: «Ежели де цесарь позволит вам ехать в Неаполь, то де, чаю, пошлет с вами знатную персону, чтобы вам в Неаполе в том деле вспомогать».

В общем, ситуация кардинально изменилась. Дело сдвинулось с мертвой точки.

Надобно признать: когда Конференция выражала надежду на то, что «в пересылках и переписках выиграется время», она не учла способностей Петра Андреевича, его настойчивости и напора и умения достигать поставленной цели, не пренебрегая даже и не самыми чистоплотными мерами.

В заключение данной главы приведем несколько откликов из России на бегство царевича. В большинстве своем они принадлежат его родственникам или близким к нему людям и извлечены из следственных дел.

Аврам Лопухин: «Сие де он, царевич, учинил добро, и будет де ему в нынешнее время без всякой турбации. Слава Богу, что Бог его унес». Другой вариант его высказывания: «Царевич де хорошо сделал, что он цесаря держится…»

Василий Глебов: «Это де дело хорошо, что он цесаря держитца. И цесарь де ево никаким образом не отдаст. А вить де царевич ни от чево де уехал, что от понуждения. Принудил де отец, первое, от наследства прочь, другое и постричься понуждал».

Гофмейстерша, что состояла при дворе царевича: «Слава Богу, и вы молитесь как де я. Слышу, что царевич в хорошем охранении у цесаря обретается. Пишут де ко мне, что он отсюда светлейшим князем изгнан, только де он ему после заплатит».

Князь Иван Львов: «Хвалил и радовался тому, что царевич отъехал в Цесарию. Там сыскал он себе место изрядно, и цесарь ево не оставит. И если б де меня позвал какой случай отлучица отсюда, я его там сыскал».

Сибирский царевич Василий Федорович говорил Ивану Большому Афанасьеву: «Многие похваляют царевича, что он очень умно сделал, что отъехал в Цесарию». Однако фамилий, кто именно «похваляет» царевича, не назвал.

Отклики, как видим, в большой мере основывались на молве. Ясны и мотивы, которыми руководствовались лица, сочувствовавшие бегству царевича. Они надеялись извлечь пользу из последующего воцарения Алексея Петровича, получить материальные выгоды в виде пожалований и удовлетворить собственные честолюбивые претензии.

Князь В. В. Долгорукий: «Когда царевич будет царствовать, и нам будет добро».

Аврам Лопухин: «Когда де будет царевич на царстве и нам будет добро».

Достоин осуждения поступок, совершенный Алексеем Петровичем Бестужевым-Рюминым, будущим знаменитым государственным деятелем. Он с разрешения Петра находился на службе у английского короля и, когда узнал о бегстве царевича, то 7 мая 1717 года, побуждаемый честолюбием, прислал ему из Лондона следующее письмо:

«Отец мой, брат и вся фамилия Бестужевых пользовались особенною милостию вашего высочества; я всегда считал обязанностию принести вам мою рабскую признательность и от юности ничего так не желал, как служить вам. Но обстоятельства не дозволяли. Это принудило меня вступить в чужестранную службу, и вот уже четвертый год я состою камер-юнкером у его величества короля Английского.

Как скоро верным путем узнал я, что ваше высочество находитесь у его цесарского величества, своего шурина, и я по теперешним конъюнктурам замечаю, что возникли две партии; притом воображаю, что ваше высочество при нынешних обстоятельствах не имеет никого из своих слуг, я же чувствую себя достойным и способным служить вам в настоящее время, то осмеливаюсь к вам написать и предложить себя вам — будущему царю и государю в услужение.

Ожидаю только милостивого ответа, чтобы тотчас уволиться от службы королевской и лично явиться к вашему высочеству. Клянусь всемогущим Богом, что единственным побуждением моим есть высокопочитание к особе вашего высочества».

Перед отъездом в Россию царевич все письма сжег. Письмо Бестужева (в немецком переводе) каким-то образом оказалось в Венском архиве и было обнаружено Н. Г. Устряловым только в 1859 году. Если бы письмо стало известно Петру, Бестужев не избежал бы смертной казни, а так он остался в стороне от трагических событий 1718 года.