Царевна Софья и Пётр. Драма Софии

Иметь придворную должность или быть официально представленным двору было для француза и дворянина высочайшей заслугой и наградой. Конечно, Нёвилль рассказывал в Польше, что был этой награды удостоен. В Варшаве и Кракове уже по крайней мере сто лет было полно французов, которые разными способами, иногда весьма удачно, пристраивались к не слишком влиятельному (прежде всего в своей стране), но по западным меркам небедному королевскому двору. Однако они ощущали себя глубоко обделёнными по сравнению с обитателями скучного, однообразно и без всякой выдумки построенного из серого камня Версаля, где не было (в отличие от дворцов Центральной и Восточной Европы) даже туалетов, где из каминов текла вода, а зимой стоял промозглый холод и густой туман от дыма и испарений грязных тел.

Быть официально вблизи гнилозубого, страдающего несварением желудка и фурункулёзом (ещё бы, если помыться, по суровому предписанию врачей, раз в жизни — не считая мытья при рождении и после кончины) «короля-солнце» — вот что француз, считающий себя дворянином, почитал за высшее счастье^{58}. Нёвилль вызывал живую, неподдельную зависть, рассказывая, что был метрдотелем брата короля и даже получил привилегию стать камер-юнкером самого «солнца». При этом он не был стеснён в деньгах, проматывая, по его словам, отцовское наследство.

Как же наш герой мотивировал своё удаление из «центра цивилизации», да ещё столь далеко на восток? Разумеется, поручением, подобным тому, какого он добивался от польского короля через королеву и её отца. Об этом рассказывает в своих «Польских анекдотах», изданных в Париже в 1699 г., другой французский искатель приключений, Франсуа Далерак, который долго жил в Речи Посполитой: «В Польше находился уже тринадцать или четырнадцать лет французский дворянин по имени ла Нёфвилль. Он был послан к нескольким иностранным дворам, где заставлял видеть в себе не просто курьера, а человека с достоинством».

Именно Далерак поведал, что Нёвилль имел должность метрдотеля и даже камер-юнкера «короля-солнце». Временами завидуя и стараясь опорочить «успехи» Нёвилля в области пускания иноземцам пыли в глаза, Далерак признаёт за ним соответствующие качества: «Он был достаточно образован и воспитан, знал свет, дворы, церемониал и интересы монархов, которые специально изучал… Всю свою жизнь он провёл в подобных поручениях, как из-за удовольствия видеть своё имя в газетах, так и из-за того, чтобы путешествовать с титулом, вовсе не думая ни о чём основательно и легко отдавая отцовское наследство на эти возмутительные траты».

Слова «всю свою жизнь» Далерак написал не зря. В 1699 г., когда вышла книга Нёвилля, знаменитый математик Лейбниц, которому тот пересылал из Парижа книги, пишет, что он «уже умер». Но когда и как Нёвилль начал свою карьеру «не просто курьера, а человека с достоинством»? Обходительный француз, вероятно, склонен был рассказывать о таинственных «поручениях», удаливших его (конечно, по важным государственным делам!) из версальского «рая», и для знающих людей его мотивы выглядели бы достоверно.

Если допустить, что де ла Нёвилль действительно принадлежал к приличной дворянской семье из Бове и попал на службу ко двору «короля-солнце», то провинциальный «дворянин шпаги» сделал это в крайне неудачное для авантюристов время. Стареющий Людовик XIV «скучал», а после тайного брака с Франсуазой де Ментенон (в 1684 или 1685 г.) всё глубже погружался в религиозное благочестие. Настолько, что издал указ о запрете адюльтера (мемуары мадам де Монморанси)!

Согласно мемуарам Данжо сам король и его двор работали как часы[6]. Даже обыкновенные при любом дворе сплетни не приветствовались. Вместо пышных балов и увеселений придворные вынуждены были делать постные лица. Скука была смертная. Бежать от неё было некуда. На любой государственной службе Франции времена бесшабашных мушкетёров прошли. Финансы после смерти Кольбера (1683) трещали по швам, но порядок в интендантстве был железный. Как со смешанными чувствами констатировал французский академик Камилл Руссе, «дисциплина была абсолютной как в дипломатии, так и в армии Людовика XIV»^{59}.

Даже зверства, совершавшиеся после отмены королём Нантского эдикта (1685) во время «драгонад» против протестантов, творились по приказу, с полным соблюдением дисциплины. Её путы ослаблялись для французского чиновника лишь за границей. Но предположить, что такой человек, как Нёвилль, мог получить дипломатическое поручение Людовика XIV, совершенно невозможно (и он, по отсутствию такого имени в документах, его не получал). Не мог он стать и тайным курьером, поскольку секретная корреспонденция Франции перевозилась под дипломатическим прикрытием. А оно у Нёвилля отсутствовало!