Царевна Софья и Пётр. Драма Софии

Голицын, по возвращении своем, видя все свои замыслы разрушенными супружеством младшего царя и беременностью его супруги, согласился наконец отделаться от него. Но предприятие это не удалось, как мы уже рассказали в статье о 1687 годе. Голицын стал помышлять о бегстве и исполнил бы свое намерение, если бы Софья не воспротивилась этому, уверяя, что никто не осмелится посягнуть на ее власть. Он все-таки хотел послать своего старшего сына в посольстве в Польшу с меньшим сыном, внуком и всеми богатствами[250], потом отправиться самому, если заговор не будет иметь ожидаемого успеха, в надежде снискать покровительство польского короля обещанием набрать войско в его королевстве и, соединившись с казаками и татарами, достигнуть силой того, чего он не мог добиться посредством своей политики. Этот план мог бы осуществиться ввиду того, что в стране имелось много его приверженцев[251]

.

Но царевна, не желая терять его из виду, замедлила бегство[252] своего любимца до последнего дня, когда удаление его было уже неотвратимо. Но все же он мог и тогда еще спастись бегством, так как имел все государственные печати в своих руках и так как от Москвы до ближайшего польского города всего только сорок немецких миль. Я уверен, что он и убежал бы тогда, как предполагал прежде, но видя, что неистовство и опрометчивость Софии воспрепятствовали исполнению его замысла, он предпочел претерпеть все удары судьбы и даже казнь, нежели подвергнуть свое семейство всем оскорблениям, какие могла выдумать злость его врагов, и увидеть себя после такого высокого положения несчастным беглецом, без денег и имения на чужой стороне.

НЫНЕШНЕЕ СОСТОЯНИЕ МОСКОВИИ

После того как Голицын отправился на место своей ссылки, Нарышкин, дед царя Петра по матери, видел только одно препятствие занять место князя[253] — в лице младшего Голицына, любимца царского, которого тем труднее ему было низвергнуть, что он сам (Нарышкин) был причиной его возвышения[254]

. Но так как Пётр и любимец его были весьма неопытны, то старому дипломату[255] нетрудно было внушить своему внуку подозрение к этому любимцу, указывая на его постоянные просьбы сохранить жизнь двоюродному брату и обвиняя его вследствие этого в соучастии в замыслах великого Голицына.

Но царь, напротив, объяснял в ответ на это, как трудно ему подозревать верность человека, который три раза спас ему жизнь. Тогда Нарышкин явился к царю, сопровождаемый дочерью и сыновьями, и все они со слезами на глазах заявили, что если он не соглашается отставить теперь одного Голицына, своего любимца, то гораздо целесообразнее было бы призвать другого, великого Голицына. Человек, более царя Петра опытный, не поколебался бы такими словами, но царь весьма смутился и обещал сослать любимца своего на всю жизнь в его деревни.

Услышав о том, Голицын тотчас же уехал, не дожидаясь царского приказа. Едва сказали царю об его удалении, как он начал посылать к нему курьера за курьером, спрашивая о причине его бегства. На это он отвечал только, что если его прежнее поведение не могло убедить царя в его верности, то он после этого не желает никогда более являться ко двору. Царь был так тронут его ответом, что послал двух бояр приветствовать его от своего имени и через несколько дней после этого, сгорая нетерпением видеть его, послал к нему еще двух, чтобы просить его возвратиться, что тот тотчас же и исполнил.

Царь, встретив его тысячекратными лобзаниями, оказал ему этим такую почесть, что она испугала Нарышкиных и их партию и заставила их решиться искать дружбы царского любимца, который в течение нескольких дней представлял из себя важное лицо, рассыпая милости своим друзьям. Но затем этот князь, не имея ни одного из дарований своего мудрого родственника, начал подражать ему и низвергать знатных людей, раздавая места подобным себе пьяницам[256].

Вскоре он впал в немилость, так как противная партия так ловко повела дело, что заставила Петра опасаться возрождения партии Софии. Он решился вследствие этого отдать место великого Голицына, которого добивался Борис и которое он до сих пор занимал только временно, старому Нарышкину, отцу своей матери. Такой неожиданный оборот дела заставил всех обратиться к партии Нарышкина, сыновья которого вскоре заняли все важные места: старший сын его получил звание обер-гофмейстера, доселе принадлежавшее молодому Голицыну; последний до того оскорбился этим, что не мог скрыть своего негодования и укорял царя в слабоумии[257].