Царица Сладострастия

— Но, сударыня, — опять заговорила я, побледнев от гнева, — зачем же вам понадобилось отрывать внучку этого сокольничего от ее страны, от дома де Люинов, где живут так счастливо, от этой семьи, окруженной таким большим уважением, и привозить ее к вам, на эти муки? Зачем наследник рода ди Верруа стал моим мужем? Искушением для вас было не приданое, ведь я его не получила. Ни моя красота, ни очарование моего ума не могли соблазнить вас: в тринадцатилетнем ребенке нет ни того, ни другого. К тому же вы и не видели меня. Кто же подтолкнул вас к союзу с герцогом де Люином, даже не дворянином, человеком, которого вы так презираете?

Госпожа ди Верруа была так удивлена, что злость ее угасла. В первые минуты она позволила мне говорить, потому что не ожидала такой смелости. До сих пор я была послушна и впервые возвысила голос. В эту минуту я была матерью наследника рода, женой графа ди Верруа, а не иностранкой, которую можно безнаказанно оскорблять. Свекровь почувствовала, что перед ней враг, которого ей трудно будет победить, и я не сомневаюсь, что моя погибель была предопределена именно с этого мгновения. Однако она хотела одержать победу и отпустить меня только после того, как изольет всю свою желчь.

— Если бы я знала вас раньше, сударыня, если бы могла предвидеть, во что превратится впоследствии тринадцатилетняя девочка, клянусь, вас бы здесь не было. Но я поверила аббату де Леону; положившись на его дружбу, а главное, желая обеспечить счастье сына, которого я люблю больше всего на свете, я согласилась принять вас у себя даже нишей — вы сами это только что сказали — и отдать вам все, не требуя для наследника старейшего рода Италии ничего взамен, кроме вашей молодости, добродетели и красоты; я убеждала себя, оправдывая этот неравный брак, что граф ди Верруа достаточно знатный вельможа, чтобы сделать свою жену настоящей графиней, даже если она не слишком благородного происхождения, и что достойнее все отдать, не получив ничего взамен. Вот почему я приняла вас, сударыня, если хотите знать, а сегодня вы еще меня оскорбляете вместо благодарности за всю мою доброту.

Я упала в кресло, задыхаясь от гнева и бессилия, сдерживая бурные чувства, которым не могла дать воли.

Свекровь могла бы продолжать так еще два часа, а я бы ничего не ответила; у меня перехватило дыхание, я чувствовала, что умираю. Но ей совсем не было жалко меня, напротив, она встала и радуясь тому, что заставила меня замолчать, с насмешкой поклонилась мне и сказала:

— Я пришлю к вам ваших горничных, чтобы они освободили вас от корсета, и требую, чтобы вы больше не носили его. Это уже бесполезно, я все знаю.

Покидая меня, она велела позвать Марион и Бабетту; они прибежали, и их возмущению не было конца. Как только меня привели в мои покои, Марион отправилась за г-ном ди Верруа и сообщила ему, что злая вдова убьет нас, меня и ребенка, если он не наведет в семье порядок.

Господин ди Верруа впал в отчаяние; но он был не из тех людей, кто мог бы навести порядок там, где была его мать. Он оказался между двух огней. Я заявила ему, что и на час не останусь в его доме после того, как со мной так обошлись, что напишу родным и попрошу отца забрать меня.

— Я дождусь его приезда в каком-нибудь монастыре, — добавила я, — было бы неприлично оставаться в доме, куда ваша мать пустила меня из милости. Дочери герцога и пэра Франции не пристало мириться с таким обращением.

— А я! Я? Что будет со мной? — рыдая, спрашивал он. — А мой сын?

— Вас, сударь, утешит ваша досточтимая мать; что касается вашего сына, то будьте спокойны, я отошлю его к вам, как только смогу от него избавиться.

Мой гнев можно было бы сравнить с проклятием, о котором говорится в Священном Писании: он распространялся на всех ди Верруа до третьего колена. Супруг бросился к моим ногам, умолял, просил прощения, плакал, целовал мне руки и добился того, что мое любящее сердце дрогнуло; я стала целовать графа, смешивая свои слезы с его слезами, простила его, простила сына; но ничто не могло смягчить моей ненависти к свекрови.

Необходимо было немедленно объявить ей, что она должна подыскать себе иное жилище и оставить нас в покое в нашем собственном доме, не угнетая нас более своим присутствием и властолюбием.

Мой муж готов был умереть, лишь бы не объявлять эту войну; он еще сильнее разрыдался и стал уговаривать меня по-всякому. Я не позволяла растрогать себя и, целуя его, повторяла:

— Я огорчена не меньше, чем вы, но это не моя вина; вы должны выбрать одну из нас: если она останется, уйду я.

После этой сцены я уснула, сломленная усталостью. Господин ди Верруа не нашел иного выхода, как обратиться к аббату Пети; он надеялся только на него и, как только я закрыла глаза, бросился к нему, видимо полагая, что это более скорый и надежный способ встретиться с ним, нежели отправлять за ним посыльного. Кюре выслушал его; он догадывался, какая обстановка сложилась в нашем доме. Госпожу ди Верруа он знал давно, а меня уже успел распознать, и, предвидя эти раздоры, был готов не допустить их.